Новый аэродром находился в местечке Дамме. Но и здесь земля совершенно раскисла от дождей, поэтому «Спитфайры» летать с такого аэродрома не могли. Следовало дождаться, пока он просохнет. Я позвонил командиру группы и сообщил, что аэродром непригоден. Он ответил:
«Не имеет значения. Армия только что захватила более хорошее место. Это Твенте в Голландии, совсем рядом с немецкой границей. Немедленно перебрасывайте свое крыло туда».
Мы свернули лагерь и помчались в Твенте. Аэродром раньше использовали Люфтваффе, но его бетонные полосы бомбились много раз и сейчас выглядели довольно подозрительно. Зато восточнее, на опушке леса, находился симпатичный зеленый лужок. Земля там была достаточно сухой, и я решил, что он послужит гораздо более хорошей полосой, чем развороченная бетонка.
Во второй половине дня я уже кружил над Твенте на своем «Спитфайре». Я тщательно осмотрелся, чтобы убедиться, что позади меня никого нет, перед тем, как сесть на луг. Мы находились слишком близко к линии фронта, и я не хотел, чтобы меня атаковали, когда у меня будут выпущены шасси и закрылки. Я благополучно сел, и механик показал мне, куда следует отрулить. Стоянку мы организовали возле центрального здания. Я выключил мотор и услышал знакомое потрескивание остывающего железа. Подошел механик, чтобы помочь мне выбраться из кабины.
«Ну и как вам…» — начал было я, но умолк на полуслове. В нескольких футах над головой промчался серый «Мессершмитт».
Фриц тоже увидел нас и над противоположным концом аэродрома начал разворачиваться, чтобы обстрелять. Я торопливо ударил по замку привязных ремней и пулей вылетел из кабины. Парашют волочился за мной, мешая бежать. Я рухнул на землю и заполз под брюхо «Спитфайра». Мы слышали, как приближается «мессер». Чертовски неудачное начало! Так глупо вляпаться после пяти лет войны, едва получив звание полковника.
Мы услышали два тяжелых удара, перекрывших шум мотора, а затем страшный взрыв, когда «Мессершмитт» врезался в землю. Мы поднялись на ноги. На противоположной стороне аэродрома поднимался столб жирного черного дыма. Мы с парнем посмотрели на грязные мундиры и дружно рассмеялись. Я сказал:
«Заправь его, сынок. Я хочу взлететь через полчаса».
Кто-то подогнал джип, и я поехал через аэродром, чтобы поблагодарить расчеты бофорсов, которые спасли нас от почти верной гибели. Зенитчики из состава полка КВВС суетились у орудий. Я пожал руку каждому и поздравил их:
«Прекрасная стрельба. Просто первый класс! Я пришлю вам ящик пива, как только мы здесь обоснуемся».
«Простите, сэр, но не могли бы вы подтвердить в документах, что мы сбили этого фрица?» — спросил юный капрал.
Ничего не понимая, я посмотрел на дымящиеся обломки в 20 ярдах от нас.
«А какие вам еще подтверждения нужны?» — неуверенно спросил я.
Капрал объяснил:
«Видите ли, сэр, начальство никогда не поверит, что мы сбили „мессер“ всего двумя выстрелами».
Я рассмеялся.
«Все нормально. Я позвоню полковнику Престону в штаб 83-й группы и скажу ему, чтобы он не сомневался».
Мы пробыли в Твенте всего несколько дней. Наша грунтовая полоса оставалась пригодной для полетов, но лишь благодаря постоянным усилиям аэродромных служб, которые ровняли ее катками, причем их таскали взмокшие люди — и офицеры, и рядовые. Как только в полетах выдавался перерыв, на поле вытаскивали катки. Наши солдаты понимали, что предстоит последний рывок, после чего они отправятся домой. Мы могли видеть это по их счастливым сияющим лицам. Затем мы получили приказ грузиться на машины и отправляться, как мы надеялись, в последнее путешествие. На этот раз мы должны были перебраться на аэродром в Целле, где в мирное время была база Люфтваффе. Он находился в нескольких милях севернее Ганновера. Мы испытывали некоторые сомнения, хватит ли длины полосы для наших «Спитфайров XIV», поэтому мы с Джорджем полетели туда. Пока мы рулили по траве к ангарам, затрещала дюжина бофорсов. Они попытались сбить 4 «Фокке-Вульфа», которые на большой скорости спикировали на аэродром и исчезли.
По аэродрому нас провез молодой офицер шотландского полка, который захватил это место всего день или два назад. Практически все постройки остались невредимы. Мы увидели великолепные казармы с центральным отоплением, прочные ангары, ремонтные мастерские, железнодорожную ветку, просторный кинозал и даже бассейн. Наконец мы осмотрели офицерское общежитие, которое должно было стать нашим новым домом. Это здание стояло несколько на отшибе. Обеденный зал был просто великолепен, имелась даже галерея для оркестра. В холле стояли бюсты Гитлера и Геринга. Внизу находился пивной погреб, стены которого были расписаны великолепными фресками, изображавшими историю Люфтваффе. Там было все — планеры, пилоты, тайно тренирующиеся в коммерческих летных школах, прелестные девушки и бомбы, сыплющиеся на испанские города. Наверное, немцы гордились тем, что сумели обмануть весь мир. Джордж подвел итог, недовольно проворчав:
«Мы могли бы закончить эту историю, написав пару картин!»
Рядом с пивным погребом находился туалет. Совершенно обычный, надо сказать, но там было кое-что, что нас сильно озадачило. Мы увидели несколько фарфоровых раковин, чуть меньше, чем обычная раковина для мытья рук. У них был широкий слив и хромированные ручки по сторонам, чтобы держаться за них.
«А что это такое?» — озадаченно спросил Джордж.
«Не знаю, — я пожал плечами, взявшись за ручки. — Не могут же они сюда блевать…»
«Вот именно, что могут! — воскликнул всезнающий шотландец. — Колбасники так и называют их блевательницами.Когда они перепьются пивом, то идут сюда. Еще римляне, обожравшись, щекотали в горле перышком, чтобы освободить место. Очень удобно».
«А потом снова нажраться», — сказал я.
«Ну, хватит», — оборвал канадец.
Я подумал, что нам никогда не понять народ, который считает необходимым устанавливать такие вещи в офицерском общежитии. Но если Целль был типичным довоенным гарнизоном, то становилось понятно, чем Гитлер привлек военных на свою сторону.
Мы перевели авиакрыло в Целль, и начались последние сражения войны. То, что осталось от Люфтваффе, летало с комплекса аэродромов восточнее Эльбы. Но эти эскадрильи гибли одна за другой под нашими ударами и от наступающих русских танков. Однако у противника еще оставалось достаточно самолетов, от грозных реактивных истребителей до легких связных. В последние две недели мы старались не дать им ни малейшей передышки, действуя от рассвета и до заката.
Для нас война в воздухе неожиданно стала более личным делом, чем раньше. Раньше мы считали уничтожение самолета таким же делом, как обстрел грузовика или укрепления. Когда сбитый «Мессершмитт» летел к земле, пилот либо успевал выбраться из него, либо нет. Если ему удавалось раскрыть парашют, мы спокойно позволяли ему опуститься на землю, не пытаясь обстреливать. Это был рыцарский жест, который мы унаследовали от своих отцов, сражавшихся в прошлой войне. У меня даже не возникало мысли расстрелять беспомощного летчика, висящего на стропах. Но когда «Мессершмитт» взрывался, упав на землю, мы совершенно не думали о находившемся в кабине человеке.
