Двадцатый
(1960–1961 гг.)
1
А двадцатый был король!
— Правильно, — сказала мне по телефону Татьяна, когда узнала об этом. — Не вышло стать принцессой — стань королевой. Всем назло!
Я промолчала ей в ответ, потому что она отгадала мои тайные мысли, которыми я, мягко говоря, совсем не гордилась.
Думаю, стоит объяснить то состояние, в котором я долгое время находилась, получив бандероль от Принца… Я не стала тосковать, убиваться и плакать. Очевидно, девичья тоска вместе со слезами иссякла во мне еще после его первого приезда. Я отчаялась.
Эта проклятая бандероль словно навела на меня порчу.
Прежняя я, трепетная, в чем-то наивная, чувствительная, полная надежд, умерла. Родилась другая. Циничная, желчная, капризная, без всяких надежд на счастливое будущее и оттого живущая одним днем, почти без всяких правил.
Если раньше я многое прощала мужикам, оправдывала все их слабости и недостатки, окутывала их романтическим флером, то теперь словно пелена спала с моих глаз. Я стала смотреть на них как на животных мужского пола, чьи потребности весьма ограничены, давно известны и понятны мне с полувзгляда. И если б в один прекрасный день они все заговорили на языке австралийских аборигенов, то мне для общения с ними не понадобился бы переводчик. Я их вообще перестала слышать. Мне их лживые слова были совсем не нужны.
Если раньше, встречаясь с мужчиной, я невольно прикидывала, каким он будет мужем, то теперь думала лишь о том, что можно получить от него сейчас. И, если он мне хоть чуточку нравился как мужчина, я выжимала из него все, что было можно и чего нельзя… Разуверившись в возможности счастья с мужчинами, я совсем не отказалась от удовольствия, которое при правильном подходе к делу можно извлечь практически из каждого мужика.
Беда была только в том, что никто не нравился мне настолько, чтобы лечь с ним в постель. А ведь к началу описываемых в этой главе событий прошло больше семи месяцев, как у меня никого не было. Последний раз я была близка с Принцем в апреле, а сейчас уже кончался ноябрь, но по прежнему мне никто не нравился.
Я мужественно предпринимала попытки сблизиться с некоторыми соискателями, но в самый последний момент передо мной вставало лицо Принца, и все летело к черту. Душа их не принимала, что, впрочем, не мешало мне принимать их ухаживания.
Не задумываясь, я позволяла им водить меня в ресторан, в театр, покупать цветы, шоколад, всякие красивые безделицы, и когда они мне окончательно надоедали, я не задумываясь, с легкостью необыкновенной посылала их ко всем чертям собачьим.
Кончилось это тем, что мне приснилась Ника. Притом в этом бесконечном и сладостном сне активной стороной была я. Мне снилось, что именно Ника была предметом моей тоски, что какой-то негодяй увел ее от меня, насильно на ней женился и спрятал где-то в дальнем своем имении. Мне снилось, что я повсюду ее ищу, всех расспрашиваю про нее…
Потом мне снилось, что я где-то на великосветском балу пушкинских времен. Гремит мазурка, звякают гусарские шпоры, звучит смех, и только я печальна и гордо отвергаю ухаживания бесчисленных кавалеров с закрученными усами и с зачесанными вперед височками.
Вдруг за какой-то колонной я вижу Нику. Мраморная грудь ее, обнаженная почти до самых сосков, трепетно вздымается, глаза умоляюще смотрят на меня. «Я люблю тебя! — шепчет она. — Никому не верь…» И тут за моей спиной раздается сочный хохот, и здоровенный усач в генеральском мундире (с чего я взяла, что он генеральский?) подходит к нам, неся в руках, затянутых в белые лайковые перчатки, две серебряные вазочки с мороженым.
Меня пронзает мысль, что это же Арбенин в исполнении Мордвинова из лермонтовского «Маскарада», что в мороженом яд, что нужно что-то делать… А он протягивает нам по вазочке и говорит перекрывая музыку: «Угош-щ-шайтесь, mes cheries, угощщайтесь…» И хохочет.
Ника протягивает свою изящную руку к вазочке, и тут я выбиваю мороженое из его рук. Вазочки катятся по полу, оставляя за собой жирные белые следы…
Потом мы с Никой ночью пробираемся каким-то садом.
Гроза, молнии, чьи-то грубые крики, лай собак, мы бежим, взявшись за руки. И меня пронзает мучительное наслаждение от ощущения ее руки…
Потом морской берег с высокими пальмами и белым, как в песочных часах, чистым песком. Почему-то я знаю, что это остров. Мы совершенно обнаженные выходим из воды. Ника вдруг срывается с места и бежит по твердой прибрежной кромке, высоко поднимая свои точеные колени. Я бегу за ней, и налитая моя грудь тяжело бьется на бегу, но я знаю, что это хорошо, что эта грудь для Ники… Я догоняю ее. Уворачиваясь от меня, она выбегает на сухой песок и, потеряв равновесие, падает. Я падаю вслед за ней.
