Красные обручи перед глазами Сперанского почему-то сами собой сложились в цифры «8» и «9», и сквозь них проступил смутный образ молодого человека в синих джинсах и рубашке навыпуск. Да, одетый не по форме лейтенантик расспрашивал о Вульфе, а тот в свое время жил в восемьдесят девятом номере «Интуриста».
– Капитан Евсеев? – переспросил Иван Ильич. – Постойте… Совсем недавно вы представлялись лейтенантом. Или я ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, – подтвердила трубка и, не вдаваясь в ненужные объяснения, перешла к сути: – У меня есть деловое предложение, Иван Ильич.
– А какие у нас с вами дела? – выпятил нижнюю губу Сперанский.
– Точнее, не лично у меня, а у организации, которую я представляю, – поправился Евсеев.
– И с этой организацией я уже давно не имею никаких дел, – упрямился Сперанский.
– Речь идет о безопасности государства, – строго произнесла трубка магическую формулу, сразу отбивающую желание дискутировать. – Я могу вызвать вас к себе или ненадолго зайти к вам, я как раз неподалеку…
Сперанский скосил глаз на выключенный компьютер, вздохнул и голосом премьер-министра произнес:
– Хорошо, я вас приму…
Потом тоном мецената добавил:
– Только имейте в виду, что ради вас я изменяю свои планы…
– Большое спасибо, Иван Ильич, – вежливо сказала трубка, и эта вежливость настроила писателя на гостеприимный лад.
Через полчаса аромат наполнил всю квартиру: в кофеварке Ивана Ильича Сперанского поспевал густой кофе с коричневой пенкой. В дверь позвонили, и в прихожей вместо одного, ожидаемого гостя, появились два, чего хозяин терпеть не мог, за исключением случаев, когда приглашенные малолетки приводили незапланированных подружек. Однако сейчас ситуация была кардинально иной: с заматеревшим и как-то помрачневшим в новом звании Юрием Евсеевым пришел седой человечек, невнятно поздоровался и по-стариковски присел на скамеечку, чтобы стянуть разношенные башмаки с деформированных ступней… Что-то в нем было знакомым, дай Бог памяти… Бородавка эта приметная, с противными волосками…
– Думаю, представлять вас не нужно, – сказал Евсеев, когда Иван Ильич проводил гостей в кухню и с недовольным видом достал третью чашку. – Я изучил личные дела, вы взаимно дешифрованы в семьдесят шестом, во время операции «Слоновая кость». Последний раз работали вместе в июле восьмидесятого. Московская Олимпиада, сборная Кении по футболу…
Капитан посмотрел на старых агентов, пристально и настороженно изучающих друг друга.
– Профессор? – вспомнил Сперанский и принялся разливать кофе в крохотные чашки. – Вы ли это?
Носков утвердительно прикрыл опухшие веки.
– Вы мало изменились, Спайк… несмотря на эту вашу пиратскую повязку. Видите, я даже не спрашиваю, вы это или не вы. Не наливайте мне, пожалуйста, кофе – сосуды-то уже не те, да и давление скачет…
Сперанский улыбнулся.
– Это не я мало изменился. Это ваша память по-прежнему вас не подводит.
Непонятно было, то ли он отвесил ответный комплимент, то ли припомнил собеседнику какую-то старую пакость.
– А кофе без кофеина, не бойтесь… Я ведь тоже не мальчик.
Евсеев слушал их с каменным выражением лица, потом извлек из своей сумки бутылку коньяка и молча поставил на стол. Сперанский глянул на этикетку, уважительно хмыкнул и взял из буфета три пузатых коньячных бокала.
– Или предпочитаете по-народному, из рюмочек? – спросил он, обращаясь главным образом к Профессору.
Профессор не обиделся и сказал, что ему все равно. Когда коньяк был разлит, он вылил немного в кофе и далеко отставил бокал. Евсеев и Сперанский, обменявшись взглядами единомышленников, с удовольствием, или с видом удовольствия, пригубили янтарную жидкость.
– Значит, вы уже капитан? И ваше повышение связано с повторным арестом Вульфа? – спросил Иван Ильич.
– Нет, – коротко ответил Евсеев.
– Юрий Петрович очень грамотный и заботливый куратор, – умильно улыбаясь, сказал Профессор. Он изображал, что тянет свой кофе, а сам украдкой разглядывал интерьер жилища Спайка, говорящий о той степени благополучия, когда грубая плашка древесины в виде обеденного стола кажется извинением за подчеркнутую изысканность всего остального.
Евсеев взглянул на часы и нетерпеливо пошевелился.
– Если позволите, я обойдусь без предисловий… – Он коротким жестом поставил бокал на стол. – Вы старые, надежные, хорошо проверенные сотрудники…
Спайк скривился. Организация, которую представлял капитан, сломала ему жизнь. Из-за пустяка, из-за шестнадцатилетней проститутки, которая выглядела совсем как взрослая. Да они наверняка и подставили ее, эту недомытую мразь! А потом поставили перед выбором: сотрудничество или тюрьма, посадили на крючок и заставили шпионить за своими соотечественниками, что по американским законам карается двадцатью годами тюрьмы! Неудивительно, что в конце концов ему пришлось остаться в СССР и сменить фамилию. Хотя, может, это и к лучшему: на лицемерно-пуританской родине даже за связь с двадцатилетней кобылой тоже можно получить двадцать лет… А устроили его неплохо: и квартира, и возможность публиковаться… Так что, в принципе, особо обижаться не на что. Тем более, под конец жизни.
– Сейчас нам вновь понадобилась ваша помощь…
– Неужели нет молодых кадров?! – еще больше скривился Спайк
– Есть, – пожал плечами Евсеев. – Но работать надо с людьми… гм, взрослыми, из семидесятых годов, а вам хорошо известно то время… И задача гораздо сложнее, чем те, к которым привыкли молодые сотрудники. Психология, второй план сознания, проникновение в тайны души…
Старики приосанились. Профессор, соглашаясь, кивал.
– К тому же вы, Иван Ильич, известный писатель, фигура публичная, вы вызываете доверие. А доцент Носков лично знаком с людьми, с которыми вам придется встречаться. И это тоже вызывает доверие… Вот и будете работать двойной тягой.
Евсеев уложился в двадцать минут: четко изложил суть дела, ответил на вопросы, получил согласие, в котором, похоже, не сомневался с самого начала, поскольку о связи между ФСБ и издательством, на которое работал Спайк-Сперанский, было известно не только в окололитературных кругах, – и после этого дал уже более подробные инструкции. А потом еще раз посмотрел на часы и, поблагодарив, удалился, оставив Спайка и Профессора вдвоем. На столе между ними стояла едва початая бутылка коньяка.
Вообще-то Спайк рассчитывал, что Профессор уйдет вместе с Евсеевым, и не понимал, зачем тот остался. Он поставил грязные чашки в наполовину загруженную посудомойку, намекая гостю, что прием окончен, но только вызвал живейший интерес Профессора: тот, как оказалось, впервые в жизни видит посудомоечную машину, он привык мыть посуду тряпочкой.
– И что же – сам моете? А прислуга на что? – снисходительно поинтересовался Спайк.
