Доедаю мясо. Получаю кружку величайшей ценности. Чистой воды, которую пить можно. Благодарю Бранку. Говорю ей «спасибо». Она смущается. Как всегда. Женщины тут не привыкли благодарности получать. Оттого, если благодаришь, стоят, бывает, и смотрят, разинув рот. Не знают, как себя вести.
– Как думаешь, Бранка, когда меня Драгомир отпустит? – спрашиваю. Не то чтобы мне здешние люди не нравились. Просто устал я на цепи сидеть. И вообще – на базу свою хочу. Никогда бы не поверил, что скучать буду по этой старой ржавой посудине.
– Знаю,– отвечает Бранислава и отчего-то краснеет.
– Когда?
– Когда ты стать крепкий.
– Я уже крепкий,– возражаю я.
– Когда станешь друг.
– Я и так друг. Вы все очень хорошие люди, – недоумеваю я.
– Друг есть, когда след оставлять,– непонятно отвечает Бранка и уносит посуду.
Хорошая она. Так я думаю, глядя ей вслед. Я часто часами наблюдаю за тем, как она работает в теплице. Иногда одна. Иногда с помощницами. Разными женщинами. Молодыми и совсем старыми. И детьми. Тут все работают. Приносят и выливают в чан это, как его… удобрение. Я же говорил – тут все в дело идет. Оттого и запах в этой их теплице – закачаешься. Я наблюдаю, как Бранка копается в земле, выдергивая из ящиков сорняки. Как снимает урожай. Носит ящики с зерном и томатами. Мне хочется ей помочь, но веревка держит мою руку крепко. Когда Бранислава склоняется над очередной грядкой, непонятное томление посещает меня. Я стесняюсь его. Бранка – хорошая женщина. У нее есть муж. Тут у всех женщин есть мужья. Такой в этой их Белянице порядок. Так что негоже мне про всякие глупости думать. Стыдно. Она ведь за мной ухаживает. Заботится. Готовит мне вкусную еду. Кормит. Меняет постель. Приносит чистую солому. Но все равно, ничего с собой поделать не могу. Потому что я мужчина, а она женщина. Потому, что меня кормят тут, как кабанчика на убой. И оттого лишние силы во мне образуются. И бывает даже, что к Бранке я прикоснуться боюсь. Коснусь руки случайно, когда миску принимаю, и будто током меня бьет. И Бранка это чувствует. Опускает глаза. Я ведь вижу, будь проклята моя ненормальность, ей со мной не просто как с человеком интересно. Она мужчину во мне ощущает. Пусть не такого, как все, но для Земли этой я, похоже, вовсе не так плох оказываюсь.
В этот раз, не успел я заснуть, как кто-то еще ко мне подошел. Вечер был, потому лампы в теплице уже погасили. Только и понял я, что женщина пришла. С каким-то большим чаном в руках.
– Что это? – спрашиваю.
– Плохо говорить. Мыться,– отвечает незнакомый голос.
Мыться? Классно. Мыться я тут здорово полюбил. С водой у них туговато. Поэтому для мытья мне давали небольшой ковшик утром и такой же ближе к ночи. В этот раз вот не дали. Забыли видно. Тем более хорошо. Такой большой таз! Наконец-то смогу смыть грязь по-настоящему.
– Спасибо, мисс,– говорю.
Женщина стоит, как стояла. Не уходит. Опять, видно, переклинило. Не знает, как вести себя в ответ на благодарность.
– Спасибо, дальше я сам.
Вот черт. Все равно не уходит. Может, ждет, когда я вымоюсь и чан верну?
– Отвернись,– прошу я.
Женщина делает шаг и оказывается совсем близко. От нее даже пахнет не так, как обычно от местных женщин. Не потом и землей. Чистой одеждой и еще чем-то свежим.
– Я тебя мыть,– говорит она.
– Вот еще,– возмущаюсь я.– Я и сам справлюсь. Ты иди пока. Или отвернись.
– Мыть тебя,– упрямо говорит женщина. Голова ее опущена. Длинные волосы падают и закрывают лицо. Смущена она до крайности. Больше, чем я. Внезапно понимаю, что не уйдет она. Задумываюсь на мгновение – вдруг традиция у них такая? Вроде сбора тех самых… удобрений из ночного горшка. И отказать нельзя. Люди тут простые. Обидчивые. Не хочется, чтобы они про меня плохо думали. Решаюсь.
– Хорошо. Мой.
И женщина сдвигает подальше мою постель, отводит меня в сторону, насколько позволяет длина шнура. Натирает мокрым пучком соломы с чем-то пахучим. Аккуратно смывает. Руки ее несмело касаются моего естества. Она и я вздрагиваем одновременно. Но все же сеанс мойки продолжается. Она намыливает меня снова. Трет мне спину. Аккуратно и нежно проводит соломой по всяким моим деликатным местам. Жар во мне такой, что сейчас пучок в ее руках задымится. Стесняюсь себя невыносимо. Женщина то и дело касается меня грудью через тонкую ткань своей одежды. В темноте я не вижу ее лица. Но все равно, она кажется мне красавицей. Закрываю глаза. Господи, да заканчивай ты уже поскорей свою пытку!
И вот меня в очередной раз омывают водой. Тело поет и горит. Как хорошо все-таки быть чистым. Женщина медлит, глядя на меня. Заворачиваюсь в свою рогожу. Недоумеваю, чего ей еще-то? Внутри нее чувствую тревожное ожидание.
– Спасибо,– благодарю я.– Было очень здорово.
Она кивает. Смотрит на меня бездонными в темноте глазищами. Наконец разворачивается и быстро уходит. Обида и разочарование плещется в ней мутной взвесью. Гадаю, чем же я ее все-таки обидел? И никак не могу понять. Советуюсь с Триста двадцатым. Тот тоже в недоумении. Все-таки странные существа, эти женщины. Даже тут, у черта на куличках, от них сплошные трудности. И Триста двадцатый со мной соглашается. Сообщает, что согласно обобщенной статистике каждый раз, когда я связывался с существом женского пола, со мной происходили неприятности. В общем, лежу я без сна и переживаю. Вот сейчас придет кто-нибудь из их молчаливых бородачей и пристрелит меня напрочь. А я так и не узнаю, что такого натворил.
И как будто накаркал. Далеко-далеко дверь открылась. И кто-то с фонарем ко мне приблизился. Судя по росту – на этот раз не женщина. Я было приготовился к драке, как понял, что враждебности в ночном госте нет. Это Драгомир оказался. Собственной персоной. Подошел и присел тихонько рядом. Повздыхал о чем-то своем.
– Мне есть жаль, Эжен,– скорбно так сказал.
– Я знаю, я вашу женщину чем-то обидел,– виновато говорю в ответ.– Честное слово, не знаю, чем именно. Ты сердишься, Драгомир?
– Я нет сердиться. Я есть печален. Ты не хотеть быть друг,– отвечает мне мэр.
– Я очень хочу быть вашим другом, Драгомир! – горячо заверяю я.
– Я прислать тебе самый красивый женщина. Очень красивый. Ее муж – сильный воин. Йован из Салаша. Я понимать: твои женщины там, наверху, лучше наших…
– Да нет же, Драгомир! – мне хочется выпрыгнуть из своей шкуры, чтобы утешить печаль такого хорошего человека.– Ваша женщина очень красивая! Мне она очень понравилась!
– Тогда почему не хотеть ты стать друг?
– Как это? – не могу сообразить я.
– У Йована нет дети. Ты есть хотеть стать друг Беляница. Оставить след. Сделать дети для Мила. Почему не делать хорошо?
У меня перехватывает дыхание. Кажется, я начинаю понимать, чего хотела от меня эта странная «банщица».
