Глава 24 «Ничего не бойся». — Комната с награбленным добром. — Товарищи Николя принимают Маркизу Ангелов. — Смерть монаха Беше: «Сжалься! Пейрак!»
— НИЧЕГО не бойся, — сказал Весельчак. Он сидел перед ней на табурете, положив огромные руки на колени. Пламя свечи, стоявшей на полу в красивом серебряном подсвечнике, спорило с робким дневным светом.
Анжелика пошевелилась и поняла, что лежит на какой-то убогой постели, устроенной из множества плащей всевозможных цветов и самых разных тканей. Тут была и роскошная бархатная накидка, расшитая золотом — такие носят молодые дворяне, когда отправляются бренчать на гитаре под окном возлюбленной; а были плащи из грубой бумазеи, удобная одежда для путешественников или торговцев…
— Не бойся ничего… Анжелика, — повторил бандит.
Она подняла на него широко раскрытые глаза. Она не понимала, что происходит: бандит говорил на родном диалекте Пуату!
Мужчина поднес руку к лицу и резким движением сдернул с щеки безобразный нарост. Анжелика не смогла сдержать испуганного крика, но он уже откинул в сторону грязную войлочную шляпу, вместе с ней — седой всклокоченный парик и, наконец, снял черную повязку с глаза.
Теперь Анжелика видела перед собой молодого человека с грубыми чертами лица и короткими вьющимися черными волосами над высоким лбом. Глубоко сидящие карие глаза под густыми бровями смотрели на нее в упор, и в них читалось беспокойство.
Анжелика поднесла руку к горлу: у нее перехватило дыхание. Она бы закричала, но не смогла. Наконец одними губами, как глухой, который не слышит собственного голоса, она произнесла:
— Ни… ко… ля.
Губы мужчины растянулись в улыбке.
— Да, это я. Ты меня узнала?
Она поглядела на бесформенную кучку вещей на полу у табурета: парик, черная повязка…
— Так… это тебя называют Весельчаком?
Он выпрямился и стукнул себя могучим кулаком в грудь так, что она загудела, как барабан.
— Да! Я — Весельчак, знаменитый вор с Нового моста. Я многого добился с тех пор, как мы с тобой виделись в последний раз, что скажешь?
Она смотрела на него, по-прежнему лежа среди поношенных плащей, не в силах даже пошевельнуться. Густой, как дым, туман медленными тяжелыми клубами вваливался в комнату через решетку бойницы, и это усиливало ее уверенность в том, что она бредит. Стоящий перед ней оборванец, этот Геркулес в лохмотьях, с черной бородой, который колотит себя кулаком в грудь — не более чем странное видение. Я — Николя… Я — Весельчак… Она подумала, что снова теряет сознание.
Мужчина рывком встал и принялся ходить взад и вперед по комнате, не спуская с нее глаз.
— В лесах хорошо, пока тепло. Я сперва прибился к контрабандистам, перевозившим соль, а потом набрел на банду в лесах Меркера[88]: бывшие наемные рабочие и крестьяне с севера, бежавшие каторжники. Они были хорошей командой. И я остался с ними. Мы грабили путников на дороге, ведущей из Парижа в Нант. Но в лесах хорошо, когда тепло. А зимой нужно возвращаться в город. Не так-то это просто… Мы были в Туре и в Шатодене, а потом добрались до Парижа. Хуже всего — что за нами по пятам гнались эти охотнички на нищих и мошенников. Тем, кто попадется им в лапы, они сбривают брови и половину бороды и — давай, дружок, поворачивай назад, по домам, в свою сожженную деревню, на свои разоренные поля или в армию! А то еще угодишь в Генеральный госпиталь[89]или, того хуже, в Шатле — это если вдруг в твоем кармане найдут кусок хлеба, который тебе сунула булочница, потому что ей больше нечего было тебе дать! Но я шел осторожно, прятался в безопасных местах: в подвалах домов, в водостоках и канавах, а еще в лодках на льду вдоль Сены от самого Сен-Клу — ведь стояла зима! Оп-ля, с одной лодки на другую! И вот как-то ночью мы все, как крысы, добрались до Парижа…
