Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
За многострадальную жизнь нажил Семён всего двух смертных врагов. Остальных, если и были такие, — господь простит. А вот Василий Герасимов и Муса-ыспаганец особняком стоят. От этих имён душа горючими слезами плачет. С Васаят-пашой Семён сполна рассчитался, уплатил ему и за прежние вины, и за будущие; посчитался за всё, чем Васька перед Семёном согрешил, но всего больше, что человека в себе не соблюл, поддался лести нового века. Жестоко покарал Семён Василия, хотя тот и без того судьбой обижен. Но вот ведь как жизнь повернулась: расправившись с Васькой, в ту же минуту ступил Семён на его дорожку. Кто сочтёт разницу между Васаят-пашой и ходжой Шамоном? И на горчичное зерно, что всех иных меньше, различия не наскрести. Значит, не мог Семён карать, выступил судией неправедным. А теперь, сводит злой рок мстителя с Мусою, и больная совесть велит подумать: не ступил ли ты уже и на дорогу злого ыспаганца? Куда приведёт эта тропка — гадать не надо, довольно оглянуться на себя самого, если отваги хватит. Ох, недобрую память оставил по себе ходжа Шамон! Побивал правых и виноватых, рубил наотмашь, рубил с плеча. Чего больше пролил — крови или слез — то у бога в сокровенной книге записано и в неведомый день прочтётся. Кого тогда судить будут — Мусу или его невольника?
Семён застонал, качнулся, отбив новый ракьят. Всё неправда, не о том думаешь, ходжа, скрывая от себя самого свою же мысль! Какой тебе совести взыскалось, убивец? Не шевелил бы язык ради лжи… Не бога страшишься, а собственной мести. Поквитаешься сегодня с Мусою, чем завтра жить будешь? Доброго в душе не стало — береги злое. Пустодушие хуже смерти. Молча поднялся ходжа Шамон, отступил на шаг, чтобы слуги могли прибрать коврик. Бесцветно сказал: «Не следует ускорять злое раньше доброго…» — с трудом, по-старчески, поднялся в седло и, не оглянувшись, направил коня в сторону благословенной Хивы.
* * *
Разумеется, бешеная скачка конной сотни от столицы до самых границ ханства не могла остаться незамеченной. Верные слуги разузнали, куда именно скакал воинственный ходжа, что спрашивал на заставах, разузнали и о чём шла речь с услужливым Карим-беком. После этого оставалось догадаться, зачем лиса в курятник ходила, и, как следует приукрасив, подать жгучее блюдо венценосному повелителю.
Однако вышло не совсем так, как мечталось Семёновым недоброжелателям, во главе которых стоял сам великий везир. Хану Ануке, конечно, было далеко до своего воинственного и учёного отца, но уж в придворных интригах он был искушён и отлично понимал, где правда, а где извет. Иной раз, случалось, верил хан и извету, если это было нужно ради иной цели, а порой и на правду закрывал глаза. Но тут в царственную душу закралось любопытство: за какой именно надобностью его везир гнался за пришлым купцом и с чего бы вдруг повернул назад? — неужто граница остановила? Да кто ж её, границу, в солончаках проводил? — пару акче туда, пару — сюда…
С утра Анука-хан вызвал к себе ходжу Шамона, якобы поговорить о государственных делах.
Принарядившись и умастив поседелую бороду индийскими благовониями, Семён отправился во дворец. Он догадывался, о чём пойдёт речь, и заранее был настроен мрачно. На всякий случай Габитулле были даны нужные указания, поскольку опала несомненно коснулась бы всей башкирской колонии. О себе в эту минуту как-то не думалось, а вот киргизцы, которых десять лет назад Семён, ничтоже сумняшеся, подставил под убийственный удар пехотного полка, почему-то стали дороги уставшему сердцу. С кем вместе беду бедовал, к тому и душой припал.
Хан принял своего везира в одной из внутренних комнат, той, где хранилась единственная книга, которую читал и перечитывал владыка Хивы. То было сочинение его отца, учёнейшего Абулгази, да не умрёт его имя в памяти людей! Семён давно приметил, что в затруднительные моменты жизни хан приходит сюда, чтобы почерпнуть от мудрости родителя. Здесь он собирает диван, в те дни, когда нужно принимать важные решения, здесь беседует с ближайшими придворными, прежде чем изречь их судьбу — ещё более возвысить или низвергнуть.
Семён был принят благосклонно и долго отвечал на какие-то незначащие вопросы, благодарил за что-то Аллаха и светозарного хана и наконец дождался удобного момента. Хан спросил, чем собирается заняться тумен-баши в нынешнее мирное время.
— Войны в ближайшие месяцы не предвидится, и я боюсь, что тебя, храбрый Шамон, одолеет скука. Надо было решаться, и Семён решился.
— У меня ослабли кости и голова запылала сединой, — медленно прочёл Семён редко поминаемый аят. — Я состарился годами и не хочу больше причинять зла правоверным. Поэтому я прошу блистающего хана отпустить меня. Пройдёт немного лет, старость прикуёт меня к дому. Покуда этого не случилось, я бы хотел, если позволит Аллах, совершить ещё одно, последнее паломничество.
— И куда ты собираешься направиться? Какое место может привлечь того, кто был в Мекке и видел Каабу?
— По ту сторону моря, на границе владений ширван-шаха и шемхала Тарковского Суркая есть кладбище, называемое Кырхляр. Сорок, мучеников за веру, убитые в первые годы хижры, покоятся там под резными плитами. С давних пор я хотел поклониться святым могилам и, если пожелает Аллах, упокоиться в их благородной тени.
— Мне кажется, — вкрадчиво произнёс хан, — твоя дорога лежит несколько южнее. Нам стало известно, что некий купец, покинув наши владения, направился через Мерв прямиком в Исфахан.
— Мудрейший из мудрых, сияющий повелитель ведает всё, что происходит в его владениях, но в душах людей читает один Аллах. Пусть купец, о котором помянул великий хан, едет, куда пожелают шайтаны, таскающие его по свету. Я и впрямь хотел видеть этого человека и спросить с него старые долги, но во время молитвы у колодца Сакар-чанга мне снизошло откровение, и отныне я не желаю думать о земном.
Анука-хан молитвенно огладил лицо.
— Аллах ведёт людей, куда пожелает. Сколько воинов ты хотел бы взять с собой и кого предлагаешь поставить на своё место?
— Я поеду один. Душа моя в руке Аллаха, а тело не нужно даже мне самому. А что касается командования конницей, то осмелюсь сказать, что мин-баши Габитулла опытный воин, поседелый в битвах, а верность его солнцезарному хану проверена временем. Если хан пожелает, Габитулла будет с честью водить башкирский тумен.
— Что же, — принял решение хан. — Мы отпускаем тебя, Шамон. Однако ты должен будешь сослужить ещё одну службу. Наши нукеры проводят тебя в Тарки и составят твоё окружение, а ты передашь Суркай-хану наше царственное послание.
— Воля светозарного повелителя будет исполнена в точности, — поклонился Семён.
Ануш Магомед Богадур-хан не спускал пристального взгляда со своего везира и видел, что лицо Шамона не дрогнуло, ничто в нём не переменилось и глаза не метнулись испуганно. А это значит, что неожиданное повеление никак не изменило планы ходжи Шамона.
«Неужто он и впрямь собрался в паломничество? — подумал хан. — Это столь удивительно, что может оказаться правдой. Надо будет как следует проследить, что он станет делать перед отъездом. Но в любом случае, Сейид-инак прав — башкирам больше доверять нельзя».
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
