Я сдаюсь. Чего мне стесняться — мне, тридцатипятилетнему мужчине? Илона Сименс — владелица элегантного бутика на Вильмерсдорфер-штрассе. Она умна, ухожена, по-матерински заботлива и не эмансипирована. С мужчинами ей не так легко, как это кажется на первый взгляд. Она носит ночные сорочки до пола и, целуясь, выключает свет. Мы познакомились с ней на вечеринке — где же еще? Наш роман длился два года. Я и не думал жениться на ней; это-то, вероятно, и стало причиной нашего разрыва. Мы расстались легко, как две склеенные доски, на которые столяр-халтурщик пожалел клея. Мы ни разу не поссорились — она всегда уступала. Она словно была сделана из ваты. После того как мы расстались, она еще пару месяцев регулярно звонила и без всякой задней мысли интересовалась, не нужно ли мне чего-нибудь. Когда мы однажды вместе пошли на выборы и я спросил, за какую партию она собирается голосовать, она ответила, что еще не знает. Ты можешь себе такое представить?
Аманда заявляет, что я уклоняюсь от правдивого рассказа. Боюсь, что она права. Но я не знаю, что ей еще рассказать. Слушать еще одну, такую же скучную, историю про Эльфи у нее уже нет охоты. Пусть себе приходят, говорит она, и это звучит так, будто она про себя прибавляет: если ты сам не помрешь с ними от тоски. Она отдает мне пульт дистанционного управления — новости уже кончились.
25 октября
Аманда постепенно охладела к моей работе, я тоже. Я путаю дни и время назначенных встреч или являюсь на них неподготовленным. В редакции мое разгильдяйство не остается незамеченным. Когда я приезжаю к государственному секретарю по вопросам здравоохранения, чтобы взять у него интервью, секретарша сообщает мне, что я ошибся на день: он сейчас в Москве. А в то время, когда он меня ждал, я заказывал в западноберлинской типографии приглашения на свадьбу. Они должны быть светло-зелеными, а буквы чуть-чуть выпуклыми — вот какими вещами забита моя голова. Ювелир спрашивает размер пальца Аманды, я говорю: точно как мой мизинец. Он измеряет мой мизинец и говорит, что в крайнем случае кольцо можно будет немного расширить.
Что с вами, господин Долль? — спрашивает заведующий редакцией и бросает на стол передо мной репортаж с перепутанными цифрами. Я пытаюсь описать ему свое состояние, и он насмехается надо мной: ну хорошо, так и быть, мы снабдим материал маленькой преамбулой, мол, господа, автор находится в предсвадебном состоянии, так что просим вас не принимать всерьез опубликованные сведения. Ну что ж, я честно заслужил эту иронию, надо взять себя в руки.
1 ноября
Остались считаные дни до свадьбы. Меня почему — то распирает желание как можно больше рассказать Аманде о себе. Что она обо мне знает? Выходит замуж за кота в мешке. Две эти истории — лаконичная до предела об Илоне Сименс и даже не начатая об Эльфи — это, конечно, тоска. Я предстаю в них каким-то безликим существом, которое болтается в жизни, как цветок в проруби, и не способно на самостоятельные движения. Мне хочется рассказать ей что-нибудь такое, что вызвало бы у нее более уважительную реакцию, чем равнодушное пожимание плечами. Мне хочется доказательства того, что я жил и до нее. Но где его взять?
Я приехал на журналистскую практику в Гамбург и на третий день влюбился в кассиршу кафетерия. Я тогда думал: вот так это все происходит в большом городе. Все было как в кино. Я литрами пил кофе и тоннами ел бутерброды. Она была выше меня, и у нее были глаза, как у Одри Хепберн. Когда неумеренное потребление кофе и бутербродов стало отрицательно сказываться на моем финансовом самочувствии, я пригласил ее в кино. Она возмущенно посмотрела на меня и показала на кассовый аппарат — мол, плати и проваливай. Но на следующий день она уже не смотрела на меня с возмущением, а через два дня показалась мне настолько приветливой, что я решился повторить свое приглашение. Я сказал: там все еще идет тот же фильм. Ей это показалось остроумным. В кино она опоздала, прошло уже чуть ли не пол фильма «Рокко и его братья». Она была в туфлях на высоченных каблуках, отчего казалась великаншей, в черных узких кожаных брюках и в черной кожаной куртке с серебряными пуговицами. Я предоставил ей самой решать — войти в зал и досмотреть кино или плюнуть на билеты, которые я уже купил. Она смотрит на кадры из фильма в стеклянной витрине кинотеатра и заявляет, что проголодалась. Мы ищем какую-нибудь пиццерию. Она представилась Пегги; позже я узнал, что ее зовут Эмма. Наверное, она стеснялась своего имени. Она была из так называемых простых девушек — не студентка, подрабатывающая в кафетерии, как я думал (не знаю почему). Она была очень серьезной, и ее фразы состояли максимум из пяти слов. Но когда она что-то говорила, это звучало жутко убедительно, так, словно не могло не быть сказанным, — в отличие от меня, который болтает себе что попало. Я никак не мог избавиться от чувства, что она просто притворяется и что позже, когда мы сойдемся поближе, превратится в совсем другого, необыкновенного человека. Она без всяких церемоний пошла в мою холостяцкую берлогу и переспала со мной, как будто это такой пустяк, о котором и говорить смешно. Ничего грандиозного в этой первой близости не было, но я и тут подумал, что главное еще впереди. Самое удивительное было то, как она раздевалась — как будто даже не подозревала о существовании таких вещей, как смущение или стыд. Я бы, наверное, не раздумывая, женился на ней, достаточно ей было щелкнуть пальцами; хотя тогда мне это ни разу не приходило в голову. Понимаешь, она выглядела как человек, который может получить все, чего только пожелает.
Мы встречались с ней раз десять. Эти вечера были похожи один на другой: многообещающие и какие-то странно пустые. Но я был доволен, мне ничего не хотелось менять. У меня тогда была маленькая машина, «рено». Я хотел поехать вместе с ней во Францию — уже было лето. Но она сказала, что не может, — пообещала родителям поехать с ними в Италию. Меня это удивило: она была мало похожа на любящую, покладистую дочь. Но поскольку в ней вообще было много странного, я смирился с этим и поехал во Францию с двумя друзьями. Когда я вернулся, в кафетерии на ее месте сидела другая кассирша. Пару дней я регулярно заглядывал туда, не появилась ли она, потом отправился к ее шефу и справился о ней. Там я и узнал ее настоящее имя. Она отсутствовала по неизвестным причинам. Я спросил, где она живет; мне пришлось выдумать душераздирающую историю, чтобы получить ее адрес. Дверь открыла женщина, в которой я сразу же узнал ее мать. Пегги погибла, разбилась насмерть на мотоцикле. Вместе со своим другом, с которым уехала в отпуск. Я разрыдался так, что было даже неловко перед ее матерью; она дала мне какие-то успокаивающие таблетки.
У Аманды слегка отчужденный вид, она не похожа на человека, который получил то, что хотел. Она как будто думает: «Чего он хочет? Чтобы я утешила его?» Она легонько похлопала меня по руке. Это можно истолковать и как одобрение, и как утешение, мол, ничего, рано или поздно и это забудется.
12 ноября
Я взял на работе пару дней в счет отпуска. Это была идея Аманды. Я сейчас все равно больше бездельничаю, чем работаю, так лучше делать это с чистой совестью, к тому же мое отсутствие будет способствовать разрядке напряженности между мной и начальством. Заведующий редакцией Коблер с такой готовностью удовлетворил мою просьбу, как будто речь шла о его собственном отпуске.
