Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Всего лишь три года назад, в начале войны, крымцы способны были вывести в поле семидесятитысячное конное войско, заставляющее все живое прятаться за крепостные валы. На многие сотни верст русские пикеты и разъезды из степи как метлой выметало, движение обозов прекращалось. Теперь наши казаки и калмыки в полосе действий корпуса Бутурлина господствовали безраздельно. Потерю воинов татары могли восполнить – но потеря желания воевать и покорности хану оказалась значительней.
Каплан Гирей в первые дни правления не имел полной власти даже на полуострове. Крымские беи отказались дать ему людей, считая по старой памяти неудачником. Однако, пользуясь застарелым соперничеством двух знатнейших родов: Мансур и Ширин, хан возобладал над аристократией. С помощью Ширинов, владевших пастбищами близ перешейка, он стал усиливать давление на наш гарнизон, слишком малочисленный, чтобы перекрыть броды через Гнилое море. Не прошло и месяца, а перекопские обозы требовалось сопровождать самое меньшее полком. Ханство начинало выздоравливать от полученной раны, оставить извечного врага в покое было бы опрометчиво.
Загнать неприятелей силами калмыков обратно в Крым удалось. Но как добиться, чтоб они оттуда не вылезали? Наши вспомогательные войска рано или поздно придется отпустить, а крымцы здесь живут. Пройдя вдоль сивашского берега с большим отрядом конницы и егерями на плоскодонках, я составил подробную карту, сделал промеры глубин, обозначил удобные для переправ места, сжег или захватил все татарские лодки, до каких смог дотянуться. Помимо перешейка, еще пятнадцать-двадцать верст побережья нуждались в охране: там, где легкая кавалерия способна пересечь залив. Недостаток пресной воды не позволял разместить значительные отряды – значит, надлежало создать заграждения.
Препятствия, извечно воздвигаемые оседлыми народами против конных варваров, бывают различны. Они не обязательно непреодолимы для людей: рассказывают, что знаменитую Китайскую стену во многих местах легко перелезть. Без лошади, разумеется. Те же принципы фортификации пригодны и у нас. Крутой эскарп сажени в полторы высотой или незаметные на дне брода острые колья, достающие до конского брюха, могут оказаться к месту. Минирование вновь пошло в ход, только в тактику я внес поправки: во-первых, минную линию стал прикрывать стрелками, во-вторых, первым рядом со стороны неприятеля иногда закладывал не бомбы, а фейерверки, нацеленные прямо в жертв. Это сбивало крымцев, наловчившихся подставлять вместо себя скотину. Быть затоптанным взбесившимся стадом ничуть не приятнее, чем попасть под взрыв.
«Малая война» в окрестностях Перекопа часто оборачивалась состязанием в хитрости и изобретательности, требуя от наших людей качеств, присущих больше казакам, чем регулярному войску. Несчастная Прутская баталия воистину оказалась кладезем новых тактических приемов. Об одном, придуманном солдатами, я целых три года даже не догадывался, а подчиненные офицеры преследовали его как проявление трусости. Однако у меня егеря, стреляющие лежа, опирая фузеи на поставленные пред собой солдатские ранцы, вызвали не гнев, а восхищение. Рассчитав, насколько уменьшится уязвимость стрелка и особенно его заметность для неприятеля, я приказал найти, кто первый сие придумал, для заслуженной награды. Но приз, к моему удивлению, остался не востребован. Наиболее вероятно, начинателями были нестроевые и легкораненые на Пруте, коих мельтешащие за рекой поляки Потоцкого вынудили к перестрелке. Теперь эта манера была введена моим приказом в обязательную экзерцицию и особо рекомендована для засад.
Судьба кампании решалась не только армией: воюет вся страна. Скольких солдат мы сможем обеспечить жизненными припасами и оставить зимовать на нижнем Днепре? Удастся удержать занятые позиции, или на будущий год придется начинать все сначала? В черниговских и брянских лесах стучали топоры, звенели пилы. Тысячи работных людей ладили нехитрые суда, предназначенные доставлять хлеб, оружие или материал для казарм. Землепашцы готовились убирать урожай – впервые за шесть лет он обещал быть щедрым и позволял надеяться, что голод исчезнет из числа турецких союзников. Казаки Скоропадского строили городки на днепровских берегах. Иван Ильич сильно огорчался, что запорожские земли не отошли в гетманскую власть, но Бутурлин обнадежил старика: крепости, поставленные на его счет и оберегаемые украинскими казаками, заведомо никому другому не отдадут. Между собой мы определили, чтобы правую сторону реки ниже Богородицка держал гетман. Понятно было, что царская апробация сего решения зависит от действительных успехов.
Около середины августа в лагерь у Олешковских песков, где стояла, по равноудаленности от Кинбурна и Перекопа, главная квартира корпуса, прибыл курьер с севера. Государь сообщал о блестящей виктории над шведским флотом, очистившей от неприятеля всю Финляндию, и устанавливал регламент празднования сего великого события. Развернув второй лист, обыкновенно не склонный к бурным восторгам Бутурлин полез обниматься с энтузиазмом медведя-шатуна. Царь пожаловал нас обоих чинами не в очередь. Я прислушался к своим чувствам: да, признание заслуг всегда приятно, только ненасытное честолюбие юношеских лет куда-то пропало. Несколькими годами раньше прыгал бы от счастья до потолка, но теперь ранг генерал-майора мало согрел мое сердце.
Возможно, вязкие оборонительные бои наскучили мне и вызвали охлаждение к воинской службе. Или же радость отравила тайная тревога, давно омрачавшая горизонт: что будет, когда главные силы неприятельские вступят в дело? После Прута османы боролись вполруки, войсками провинциальных пашей и вассалов. Придворные интриги занимали их больше, чем война с Россией. Петр отвечал взаимным небрежением, более не связывая с югом никаких надежд и не чая новых приобретений. Он охотно подписал бы мир на прежних условиях. Визирь на сие не соглашался – значит, должен был наступать. И явно готовился.
– Ты что какой кислый сидишь? – Иван Иванович обернулся ко мне между предписанных указом заздравных чаш. – Милостью царской недоволен?
– Да вот, размышляю, как бы не обо…ться в новом чине, – ответил я в тон начальнику. – Али-паша с войском уже на Дунае, видит Бог – скоро нам здесь его встречать.
Нарочитая грубость дивизионного командира давно уже меня не обманывала. На самом деле его доверие к помощнику было почти безграничным. Как ни странно, в основе расположения ко мне лежала именно антипатия Бутурлина к иноземцам. Помню, когда при первом знакомстве я представил ему офицеров своего полка, он с долей удивления спросил:
– Что, одни русские? Иностранных никого нет?
– Как это нет? Есть. Я иностранец.
– И всё?
– А сколько надо? По-моему, одного достаточно. Государь платит мне двойное, против своих подданных, жалованье – полагаю, за то, чтобы я их учил. За обучение немцев пусть римский кесарь платит.
– Эко, хватил! Они сами кого хошь научат! Ученые!
Я отрицательно помотал головой:
– Проще неученого выучить, чем переучивать, кого неправильно научили.
«Tedeschi» в Италии воспринимаются примерно как пошехонцы в Москве или голландцы в Лондоне – невежи, тупая деревенщина. Даже освободившись от этого предрассудка через книги многих ученых мужей германских, через математические трактаты великого Лейбница, я не избавился от какой-то тени высокомерия к немецкому племени. Возможно, мой древнеримский патриотизм добавлял нечто ядовитое к этому чувству, и от Бутурлина сие не укрылось.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
