8
Татьяна, едва немного пришла в себя, стала спрашивать про дочь.
Галка лежит рядом, но Танечка даже головы повернуть не может. У нее ранение в шею и в грудь. Кто стрелял, даже и целиться особо не стал, а просто прошелся по всем по ним тремя очередями, выше, ниже и еще ниже. Азаму, самому высокому, досталось от всех трех, в том числе прямо в лоб. Галина ростом чуть меньше и получила в грудь и в живот, а Татьяна еще поменьше, вот и вышло такое распределение.
А Галку колоть стали реже, но полностью проснуться не дают. Вот она шевельнулась и открыла запухшие глаза. Я к ней наклонился, но она меня не видит и шепчет что-то. Еще ниже наклонился и слышу опять:
– А-зам…
– Галочка, – говорю, – доченька…
– А-зам… Ааа-з-з-зам… И как я ей скажу? Она же и так едва дышит. Смазал ей губы влажной ваткой на палочке, она закусила ватку зубами, и сквозь ватку слышу – з-з-з…
Алексей, конечно, тут же удалился в коридор.
Татьяна с соседней койки стонет:
– Галочка… детонька моя… как ты…
– Все будет нормально, – говорю, – лежи, Танюша, спокойно.
– Аа-зза…
Кармела тоже исчезла куда-то, я и не видел когда.
Может, на работу ушла. А Йехезкель сидит у стенки и не вмешивается, тихо-тихо читает по книжке свои псалмы.
– Галочка…
– Здесь она, Танюша, здесь.
Таня шевельнула рукой на одеяле и пальцем мне показывает, чтобы я наклонился.
– Как она? – шепчет.
– Доктор Сегев сказал, операция прошла успешно, – шепчу ей. – И у тебя тоже.
– Куда ей… попало…
– В грудь, как у тебя. И в живот…
– И в живот… – Лицо у Тани сморщилось, хочет плакать, но не может, боль, и дыхания не хватает с простреленным легким. – А… Азам…
– Танечка, – шепчу, – тебе нельзя разговаривать.
– Где… он…
– Ш-шш, – говорю, – ни о чем не думай.
– Его… нету…
– Мм-м…
– Она… знает…
– Нет еще…
– Не говори… не… говори…
– Не скажу, Танечка, не скажу, – заверяю ее, а с соседней кровати опять:
– А… зам… А-а…
Вернулась Кармела, привезла всякие женские принадлежности – ну, им еще нескоро понадобится. А также соки, минеральную воду, из еды кое-что. И главное – вот молодец баба! – мой ходунок. Я даже попросить не сообразил, сама догадалась. Очень кстати я с ней помирился!
Девочки мои вроде бы спят, обе дышат тяжело, с помощью приборов. Мы с Алексеем поели немного, и я даже сходил на лестницу покурить.
Пришел доктор Сегев, быстро посмотрел на графики, что у них в ногах висят, проверил капельницы, заглянул каждой в лицо, а так осматривать не стал. Я испугался, неужели дело так плохо, что даже и осматривать не стоит? Успокойся, говорит, все идет, как должно, а осматривать их нечего, я и так знаю, что с ними происходит. Конечно, пока что плохо, а ты чего ждал? Еще долго будет плохо. Теперь только время и время. Ты скажи лучше, что с тобой происходит, рентген почему не сделал? Сделаю, говорю, доктор, сделаю. А он мне:
– Болит сильно?
– Не знаю, доктор, – говорю.
– Ясно. Вот тебе рецепт на перкосет, пусть кто-нибудь потом сходит, а пока возьми парочку у сестры, я ей скажу. И делать тебе тут сейчас нечего. Вот эти двое, – кивает на сына и на Йехезкеля, – посидят, а ты марш домой. Отдохни, прими душ, поспи, а то сам свалишься, тебе это надо?
Я сказал, ладно. Но сперва решил, что никуда не пойду, поспать и здесь в кресле можно, а уж душ – это лишняя роскошь, тем более я сейчас и не управлюсь один.
А потом передумал и решил попросить Кармелу, чтобы отвезла меня все-таки домой. И правильно, она говорит, отдохни немного, а я съезжу на работу и потом тебя обратно привезу.
9
Дело в том, что денег теперь понадобится много.
И не для глупостей каких-нибудь вроде переселения в Лондон – это полностью сходит с повестки дня. Нет, надо будет лечить, кормить, ухаживать и выхаживать, и кто знает, до какой степени удастся вылечить и выходить, да вдруг осложнения, при таких-то травмах… а что, если инвалидами останутся? Мало нам одного инвалида в семье… Что, если работать не смогут? О Господи, только бы выжили, остальное не важно… только бы оправились… Танечка моя… Галка, девчонка неразумная, бедный мой ребенок…
И однако. Расходов тут не оберешься. Кто-то должен думать о практической стороне создавшейся ситуации, и кроме меня некому. Совсем это не в моем стиле, нести такую ответственность – ну, а все прочее происходящее в моем стиле?
Что-то, вероятно, даст государство, посочувствует – в конце концов, они же пострадали от теракта. Но ведь бюрократия посильнее будет всякого сочувствия, как начнут выяснять все обстоятельства, как начнут тянуть, а в конце могут и ничего не дать. Или гроши какие-нибудь.
Йехезкель, возможно, захочет помочь. Или вообще заберет Татьяну к себе… нет, в этом направлении сейчас нельзя даже думать. Это меня размагничивает.
Короче, подавляющее большинство проблем падает на меня.
А я, как известно, принял во внимание только свои собственные чувства, что очень уж немцев терпеть не переношу и денег их за возврат камней не желаю как гордый еврей. А также поддался невежественному предрассудку, будто эти неживые блестящие побрякушки могут оказывать отрицательное влияние на мою жизнь. Оказать-то они оказали, но это не они, а через мои действия. Но кто же мог знать.
На самом же деле вижу теперь, что начхать мне на немцев, а надо было содрать с них все, что только можно, и как можно быстрее. А теперь времени осталось сколько? Что там в объявлении было сказано, когда этот ихний «период грации выдыхает»? Меньше двух недель.
И все равно вполне можно было бы успеть.
Дело не в этом.
А в том, что я ведь клятву свою исполнил.
Лежал я тогда ночью на мостовой, встать никак не мог и все думал, как же это я дошел до жизни такой.
Я, Михаэль Чериковер, человек с собственным достоинством, инвалид к тому же, валяюсь, как придавленный таракан, посреди темной раскопанной улицы в канун Судного дня и едва лапками шевелю, а жена моя и дочь, может быть, кончаются там в больнице.
Как это могло случиться, причем со мной, с кем такие ситуации вообще никак происходить не должны, в полном противоречии со всеми моими установками и предшествующим жизненным опытом.
И вспомнил, что вся причина у меня в кармане. Вспомнил, что поклялся выкинуть, лишь бы они жили.
И тут же я тогда клятву свою исполнил. Вытащил пакетик, положил его рядом собой прямо на камень в раскопанной земле и слегка песочком присыпал. После Йом Кипура начнут опять работать и, скорее всего, заасфальтируют проклятые стекляшки намертво, а если когда опять разворотят, подумают – и впрямь клад нашли. И флаг им в руки. В любом случае – все, с рук долой, из сердца вон.
