меня оба инскрипта выглядели безнадежно нечитаемыми, и лишь моя японская подруга смогла распознать: справа расписался режиссер Синода Масахиро, а слева – его жена, актриса Ивасита Сима.
Зачем живому классику японского кино на склоне лет понадобилось снимать фильм о Зорге, до сих пор остается загадкой. Причем, возможно, и для самого режиссера, который после выхода картины на экран в 2003 году навсегда оставил прославившую его профессию. Если картина Харлана и коммунистический привет ему от француза Ива Сиампи имеют под собой более или менее выраженную идеологическую основу, то в работе Синоды можно углядеть лишь некоторую личную симпатию автора к главному герою в исполнении шотландца Иэна Глена, а в большей степени – к его другу и основному агенту Хоцуми Одзаки (его сыграл красавчик Масахиро Мотоки, не без помощи режиссера легко перетянувший на себя эмоциональное «одеяло» картины). Это вполне объяснимо. Изначально Синода задумал фильм не о Зорге, а об Одзаки: японцам, понятное дело, японцево. С другой стороны, маркетинг правит бал в любой стране, и Япония не исключение. Зрителям трудно продать историю о человеке, которого они не знают или знают плохо. А главный помощник «Рамзая» Одзаки все-таки не фигура мирового масштаба – в отличие от самого Зорге, который попал в список «100 самых известных исторических персонажей Японии ХХ века». Значит, фильм про Одзаки будут смотреть, если назвать его фильмом о Зорге – достаточно режиссеру наступить на горло собственной песне.
Что же касается сюжета этой странной трехчасовой картины, то он наводит на мысли о желании проиллюстрировать в стиле, напоминающем перелистывание комиксов-манга, книгу крупного японского зоргеведа Сираи Хисая «Бесконечное продолжение дела Зорге».
В результате возникают некоторые проблемы с восприятием показанного. Даже с поправкой на всегдашнюю своеобычность японского кино понять, что происходит на экране, зритель может только в случае, если ранее уже был хорошо знаком с историей группы «Рамзая» и больше интересуется внутренними переживаниями Одзаки и Зорге, а не предсказуемым сюжетом. Ускоренный, клиповый способ показа событий, происходивших на протяжении примерно 30 лет, сочетается с бесконечной затянутостью многих эпизодов и оригинальным подходом режиссера к истории, фактам, реальности вообще. Например, русская жена Зорге Катя беременеет от него в 1935 году и теряет еще не родившегося ребенка в 1938-м – да, мы знаем, что японцы иначе относятся к самому понятию времени, но не до такой же степени?
Продолжая разговор о любовной линии, надо заметить, что она в фильме ограничена действительно имевшими место связями главного героя с Екатериной Максимовой, с женой германского посла в Токио Хельмой Отт, с Исии Ханако и – намеком – с его шанхайской подругой Агнес Смедли. Как тут не вспомнить предыдущие две картины о «советском Джеймсе Бонде» и не порадоваться, что расписавшаяся на сценарии красавица-супруга режиссера Ивасита Сима родилась еще до ареста Зорге, в 1941 году, а потому никак не могла сыграть его пассию на экране, удовлетворившись малозаметным эпизодом.
Японские сцены «Шпиона Зорге» безупречны, подбор деталей, аксессуаров – от костюмов до копии книги, использовавшейся «Рамзаем» в качестве ключа к шифрам, – выше всяких похвал. Не случайно к премьере фильма был выпущен еще один отличный буклет, посвященный вниманию авторов картины к подобным мелочам, тоже хранящийся теперь в коллекции «Шпионского Токио». Там подробно рассказано о том, как выглядел радиопередатчик Макса Клаузена или во что любил одеваться Зорге (но вот марка любимого мотоцикла нашего разведчика указана неверно). Тем более непонятно, куда внезапно исчезает все это внимание и японская дотошность, когда речь заходит о спецэффектах и особенно о «русских» эпизодах, смотреть которые невыносимо. Это относится и к сиротской обстановке комнаты Кати Максимовой, где интерьер исчерпывается железной кроватью, на которой она предлагает только что приехавшему Рихарду «заниматься любовью до самого отъезда» (он пробыл в СССР несколько месяцев), початой бутылкой водки с граненым стаканом на столе, самоваром и балалайкой (злые языки говорят, что в шкафу должен прятаться дрессированный медведь), и к сценам в НКВД и ГРУ, снятым в стиле бессмертного «Какие ваши доказательства?!», да вообще ко всему, что в фильме есть «русского».
Пересматривая все эти картины, невольно задаешься вопросом: почему ни у кого из режиссеров, некоторые из которых прославили свои имена другими работами, не получается снять фильм об этом разведчике? Мы слишком много о нем знаем и хотим, чтобы высокий художественный уровень сочетался с исторической достоверностью? А может быть, дело еще в том, что человеку, не связанному с разведкой, трудно понять, как работает разведчик (особенно разведчик гениальный), и, соответственно, реалистично снять его работу? И если бы это получилось, возникла бы новая трудность: смотреть такой фильм простому зрителю было бы скучно, а режиссер вынужден думать и о кассе тоже. Тем не менее время идет, и вот уже и эта картина стала историей[30]. Историей, а значит, и частью нашей коллекции.
Япония в сталинском шкафу
Один из самых распространенных мифов, связанных с именем Зорге, касается якобы имевшей место личной неприязни Сталина к разведчику. Серьезные историки, в том числе глубоко исследовавший деятельность Зорге в Коминтерне Юрий Георгиев, знали и знают: Сталин и Зорге могли видеть друг друга в конце 1920-х годов на мероприятиях Коминтерна, но нет ни единого свидетельства о том, что они общались лично. Как нет ни одного подтвержденного факта знакомства Сталина хотя бы с личным делом Зорге в Разведывательном управлении. Правда, есть история, происходящая из мемуаров сотрудника легальной (под «крышей» советского полпредства) резидентуры в Токио Михаила Иванова, которую любят цитировать некоторые авторы.
«…Рабочий день клонился к вечеру, – вспоминает он. – Я сидел в комнате один и, как обычно, закончив текущие дела, изучал материалы агентурной сети. Тревожно зазвонил телефон. Порученец Проскурова (главы военной разведки с 14 апреля 1939-го по июль 1940-го. – А. К.) распорядился, чтобы я принес “главному” “Личное дело № 1”, как мы называли досье Зорге. Через несколько минут я уже был в приемной комдива. 33-летний Проскуров, как всегда свежевыбритый и бодрый, обычно встречал гостей, поднимаясь из кресла… Вот и тогда комдив вышел из-за стола и, протянув руку, сказал: “Здравствуйте, Михаил Иванович. Звонил товарищ Поскребышев. ‘Хозяин’ интересуется, ‘что там выдумал ваш немец в Токио’? К ночи ждет моего доклада”…
Проскуров взял личное дело Зорге и, закончив чтение, неожиданно спросил: “Скажите, капитан Иванов, а вы лично верите Зорге?” <…> Я об этом думал уже не раз и поэтому сразу ответил: “Да, верю!” Он тут же задал следующий прямой вопрос: “А почему?”
Мне предстояло не просто дать ответ, а фактически поручиться за человека, лично мне не известного… “Я верю Зорге, потому что он информирует нас заранее о событиях, а все его наиболее значительные информации были впоследствии подтверждены
