глубоко внутри. Ничто в тиранихе не изменилось. Вероятно, все, сидевшее в ней, было исконным и природным. И Джулия уже наверняка знала, где Золотко добыл яд… и для кого он предназначался… Она прижала Лапушку к груди, поцеловала в макушку. Умный и хитрый — истинная правда. Лапа будто чуял возможный исход и забирался повыше, чтобы кот мог беспрепятственно совершать свои ночные набеги. Лапушка предвидел. К счастью… Но что тираниха? Неужели посмеет обвинить?
Фацио холодно посмотрел на мать. Казалось, он был погружен глубоко в свои мысли.
— Так кого вы обвиняете, матушка?
Та вздохнула, маленькие розовые губы скривились:
— Разве не очевидно? Эта безобразная старая ведьма.
Джулию будто окатили кипятком. Она выступила вперед, не собираясь слушать эту грязь:
— Господь с вами, сеньора! Теофила на такое не способна! Я ручаюсь за нее, как за себя.
Тираниха прижала тонкие пальцы к вискам, будто вот-вот собиралась заткнуть уши:
— Ложь! Все ложь!
Джулия покачала головой:
— Не ложь, сеньора. И вы сами это прекрасно знаете. Ваш кот давно повадился лазать по ночам в мою спальню и есть Лапушкину курятину, оставленную с вечера. Мы не гоняли его. И сегодня ночью он тоже приходил. Беда в том… что вы об этом не знали. А вашего кота жаль…
Тираниха побагровела. Сжала кулачки, кинулась к Джулии и занесла руку, но Фацио перехватил удар у самого лица. Сеньора Соврано тут же мертвенно побледнела. Растерянно смотрела в лицо сына. Тот оттащил мать на несколько шагов, разжал хватку:
— Не смейте. Никогда.
Та шумно выдохнула, даже притопнула ногой. В несколько широких шагов подскочила к Доротее и отхлестала ее по щекам обеими руками с такой силой, что у той, наверняка, зазвенело в ушах. Кажется, от этого жеста тиранихе стало немного легче. Она стояла и растерянно смотрела на сына.
Фацио нервно сглотнул:
— Вас запрут в покоях, матушка. Завтра утром я приду, чтобы поговорить с вами.
Тонкие брови сеньоры Соврано ползли вверх:
— Запрут? Меня? На каком основании?
Фацио стиснул зубы:
— На основании моего приказа. Возвращайтесь к себе. Либо вы пойдете добровольно, либо я прикажу сопроводить вас с охраной.
Тираниха фыркнула, задрала голову, подобрала юбки и удалилась, громко стуча каблуками.
Фацио с болью в глазах посмотрел на Джулию, проговорил едва слышно:
— Отец был прав. Вот и доказательство.
Он выглядел разбитым, усталым. Потерянным. Наверняка Фацио давно о чем-то догадывался, но не хотел уверяться. Джулия подошла и положила голову ему на грудь. Она просто чувствовала, что сейчас это важно. Ни вопросы, ни обвинения. Просто молчание рядом и тихое наивное заверение:
— Теперь все будет хорошо.
Глава 62
— Я не могу. Я не должна… Это твоя мать!
Джулия покачала головой, нахмурилась, отстраняясь. Она была растеряна, и эта неуверенность делала ее такой ранимой, такой нежной. Такой настоящей… Фацио тронул ее за плечи, посмотрел в лицо, в лучистые глаза с осенней рыжинкой:
— Ты и должна. Правду знаете лишь ты и Дженарро. Присутствие слуги — это слишком, а твое будет равносильно суду присяжных. Этого будет достаточно, чтобы… — он не договорил, опустил голову, чувствуя, как слова горечью оседают в горле. От напряжения заломило скулы. Нужно быть предельно наивным, чтобы надеяться, что все могло закончиться как-то иначе. Он и так получил больше, чем мог вообразить.
Джулия сглотнула, даже отшатнулась:
— Унизить?
Фацио поспешно покачал головой, нахмурился. Он сам не мог подобрать точного слова, точного чувства. Но Джулия воплощала в себе все то, лучшее, чего не было в его матери. Понимание, сострадание, нежность, солнечное тепло, которое окутывало. Свежесть ручья, легкий взмах невесомых крыльев бабочки. Фацио не мог на нее насмотреться, не желал отпускать от себя ни на шаг, будто обратился мифическим драконом, который бережет свое сокровище. Он еще не привык к образовавшейся пустоте внутри, но в ее присутствии она заполнялась чем-то нестерпимо нежным, что одновременно доставляло и томительное мучение, и необъяснимое наслаждение. Это было не то острое чувство, которое порождал Темный дар: резкое, приземленное, плоское, как полотно клинка, невыносимое до рези. Это новое чувство будто витало в воздухе, подобно туману в подземелье, окутывало и ласкало. Фацио теперь не ощущал ее присутствия, и порой это становилось мучительно — он постоянно искал ее глазами, будто по недосмотру Джулия могла ускользнуть с порывом легкого ветра. Ему было важно знать, что она здесь. И казалось, будто она была здесь всегда. На своем месте. Теперь он просто не мог представить этот дом без нее.
Наконец, Фацио покачал головой:
— Нет, не унизить. Но… — он снова не мог подобрать нужное слово, — так будет правильно. Так нужно. Я уверен — ты сама все понимаешь.
Джулия едва заметно кивнула:
— Хорошо, если ты так хочешь. Я пойду.
Фацио поймал ее холодную от волнения руку, поднес к губам, чувствуя, что сердце замирает от ее тихого голоса:
— Я пошлю твоей сестре свадебный подарок. Дорогой… Неприлично дорогой.
Она подняла глаза, поспешно покачала головой:
— Не думаю, что ты обязан. Ведь, если я правильно понимаю, и сам ее брак — твоя заслуга. Это теперь ни к чему.
— Я так хочу. Хвала твоей предприимчивой сестре. Она никогда не сможет понять, каким сокровищем одарила меня.
Фацио млел от ее смущения. Джулия опустила глаза, не в силах сдержать улыбку, на щеках выступил нежный румянец. Рано или поздно она научится принимать похвалу с должным достоинством, но сейчас это было упоительно. Даже Розабелла вела себя более кокетливо и равнодушно. Дочь своей матери…
Фацио отпустил ее руку:
— Ты готова?
Джулия не ответила — и не будет готова. Но с этим делом нужно было покончить.
— Пойдем.
Фацио кивнул и направился к двери материнских покоев. Лакеи распахнули створы.
Мать сидела на террасе, как всегда в этот час. Смотрела на бухту Щедрых даров, над которой уже выползло ленивое разморенное солнце. Ни Доротеи, ни Мерригара, ни Розабеллы. Лишь одна служанка стояла в отдалении, склонив голову. Фацио запретил кого-либо пускать, чтобы мать не принялась баламутить воду. Эта изоляция должна пойти во благо…
Фацио поприветствовал мать, как полагается, но руки она, разумеется, не подала. Не взглянула, не шелохнулась. Продолжала невозмутимо сидеть, глядя вдаль, на морскую гладь. Ее брови едва заметно дрогнули. Фацио уже знал, что будет дальше — она прижмет тонкие пальцы к виску и скажет:
—
