факультетах, в одном студенческом братстве состояли.
— Вот сам его и проверишь, — не заржавело у царя за поручением. — Хочешь, к нему езжай, хочешь, к себе его зови, но что с ним по этой части, узнай доподлинно. Олимпийские игры… — царь неопределённо усмехнулся. — Поглядим.
— Задумка, на мой взгляд, не самая плохая, государь, — осторожно поддержал я затею Фрица.
— Опять из того своего мира сюда всё тащишь? — строгость в голосе царя показалась мне напускной, но от необходимости отвечать это меня не избавляло.
— Мой мир, государь, уже десять лет как здесь и сейчас, — склонив голову, начал я. — И тащить из бывшего, — на это слово я нажал голосом, — своего мира я стараюсь далеко не всё, а только хорошее. Плохого там хватало, там оно пусть и остаётся.
— Да уж, читал я допросные листы Смирнова и Тихонова, — скривился царь. — Да по ним и по самим видно. Тебе-то, Левской, они как показались?
— Смирнов просто делец. Пока я с ним как с издателем дела имел, жаловаться не приходилось, да и князь Белозёрский иначе бы мне его не рекомендовал, — начал я с хорошего. — Но издательская деятельность законами и правилами давно обставлена, вот Смирнов их и соблюдал, потому что выгоду свою и так не упускал. А как почуял лёгкие деньги, расходование которых проверить сложно, так и пошло-поехало… Один он такой, что ли? Я, государь, на дельцов этих в Усть-Невском насмотрелся, всё то же самое. [1]
— А Тихонов? — спросил царь.
— А что Тихонов? По сыскной части умеет многое, и получше наших, а так… — я махнул рукой. — Сам по себе он вообще никакой, прочных нравственных устоев у него нет, жизнь нашу знает из рук вон плохо, говорить, как у нас принято, и то почти не научился… Отсидит своё, в самостоятельную жизнь выпускать его всё равно без толку, надо к какому-то делу приспособить, да под присмотром. Но я бы всё же осмелился посоветовать у тайных Тихонова забрать, когда отмеренный ему судом срок выйдет. Если, конечно, они его не притравят по-тихому или самоубийство не изобразят. А жену его надо у тайных забирать уж в любом случае, она вообще только в дури собственной виновата, и то по любви к мужу.
— Это что же, Левской, — удивился царь, — он тебе гадости делал, а ты, выходит, за него просишь?
— Выходит так, государь, — согласился я.
— Почему? — заинтересовался царь.
— Мне нужно было разговорить Тихонова, — ответил я. — Вот и пообещал, что попрошу за него. Пусть с ним по закону поступят, в конце-то концов.
— По сыскной части хорош, говоришь? — задумчиво проговорил государь. — Что ж, будет ему и по закону, и к делу его пристроят… А с женой его пускай губные решают, раз она у них так в розыске и числится.
Я снова склонил голову, принимая царское решение. Что ж, обещание своё, данное Тихонову, я исполнил.
— Дальше-то что делать собираешься? — царь поменял тему.
— Да всё то же, — пожал я плечами. — У меня завод, у меня артефакторское обучение, у меня по стандартам работа. С пушками новыми военным помощь обещал, если она им понадобится. Больница с гимнастическим обществом, опять же…
— Оружие и лечение, — царь весело усмехнулся.
— Да, — я тоже позволил себе усмешку. — Но одно с другим связано. Людей надо и лечить, и защищать…
— Всё шуточки шутишь, Левской, — царский упрёк и сам звучал как шутка. Мне оставалось лишь развести руками — нечего, мол, сказать, государь, шучу. — В больнице тоже всякие новшества вводить будешь?
— Буду, государь, — признался я. — Через Васильковых. И не только там. Андрей Семёнович и в других медицинских делах у меня первооткрывателем станет.
Царь как-то уж очень отстранённо улыбнулся и погрузился в свои мысли. Мы так и прошли сколько-то шагов в молчании.
— Ладно, Левской, — вышел государь Фёдор Васильевич из задумчивости. — Кем ты был там, — лёгким кивком царь показал куда-то за левое плечо, — я и знать не хочу и о том твоём мире спрашивать тебя не стану. Узнать мне, однако же, придётся, потому что ты мне это всё сам напишешь и лично в мои руки отдашь. Торопить тебя не буду, но и сильно мешкать не советую. А по делам твоим… Ты здесь на своём месте, и мне угодно, чтобы так дальше и продолжалось. Придумывай, делай, что надо, через военных или ещё кого решай, что без меня не решить, мне докладывай. Пока что ты только дельные вещи предлагал, так пусть и будет. Ну а что со Смирновым делать, раз уж он на своём месте не справился и место то, считай, потерял, да с Тихоновым, что у нас вовсе без места остался, я ещё подумаю. Для себя что попросишь?
— Ничего, государь, — ответил я.
— Прямо так уж и ничего? — в глазах царя засверкали весёлые искорки.
— Ничего, — повторил я. — У меня всё есть, а чего нет, куплю или сделаю. А вот спросить, если вы, государь, дозволите, хотел бы…
— Спрашивай, — царь милостиво дозволил.
— Когда и как меня раскрыли? — кое-какие соображения тут у меня и у самого имелись, глупо было бы не проверить, раз появилась такая возможность.
— Монахи иосифо-волоцкие, когда предвидение твоё проверяли, — ну да, не ошибся я, стало быть. — Мне когда доложили, я велел справки о тебе навести, узнал, что ты балбес балбесом, на том всё и утихло. До поры. А как ты из Мюнхена записку свою прислал по германским делам, оказалось, что и не балбес вовсе…
Такую, пусть и очень уж сдержанную, похвалу от царя я принял с признательным поклоном.
— А расскажи-ка, Левской, как оно с тобою было? — затребовал царь подробности. — Монахи сказали, по их части с тобою всё чисто, но многого сами не увидели.
Я рассказал, скрывать смысла уже не имело, в особенности от царя. Всё рассказал — и про чёрта Аффизенера, и про светлого ангела, и про его условие… [2]
— Вот, стало быть, как, — задумчиво начал царь, но тут же и повеселел. — Что ж, теперь-то за тебя честные иноки всей обителью молятся,
