одно слово снова поставило его на грань гибели. И главное, нельзя сказать, что это слово было необдуманным. Он произнёс его осознанно. Показывая, что он в курсе всего, что происходило и происходит, а заодно пытаясь выяснить новые, неизвестные нюансы этого термина.
«Вот и выяснил!».
Андрей Николаевич прижал к себе руку, которая в месте перелома начала отекать и немного болела. И слушал, как эти крепкие мужички стали ворошить комнату и его вещи по второму разу. Именно слушал. Он не смотрел на них, делал вид, что сосредоточился на больной руке. И даже не повернул головы, когда человек с поисковым прибором снова осматривал душевую.
Горохов взглянул в их сторону один раз, когда тяжёлый башмак Яши-стюарда с хрустом раздавил его прекрасный, валявшийся на полу секстант.
«Жалко приборчик. С ним столько пройдено».
Наконец эта пытка закончилась. Никто из этих людей, даже умная Люсичка, так и не додумался открутить разбрызгиватель на душе. Горохов было уже обрадовался, но Семёнов ещё раз всё оглядел и сказал:
– Собирайся.
– Что? – не понял Горохов.
– Манатки свои собирай, эта каюта не для тебя.
– Я же деньги заплатил, – напомнил ему уполномоченный.
– Это каюта Людмилы, – заканчивает разговор капитан. – Так что давай, собирайся.
И тут Андрей Николаевич понял, что ничего, ничего ещё не закончилось. Если сюда заселится Людмила Васильевна и решит принять душ, а напор в душе будет в два раза ниже, чем должен, и она попросит выяснить, почему так…
Ему оставалось надеяться, что у них тут нет специалиста, и ей придётся довольствоваться малым напором до ближайшего города. Нет специалиста?
Он, прижимая всё ещё болевшую руку к животу, начал одной рукой собирать с пола свои вещи. Фляга, батарейки из тайника, рация; разломанный секстант поднимать не стал.
«Интересно, а где мой пистолет?».
Его пыльник тоже валялся на полу, среди разбросанных патронов и магазинов для винтовки, он подошёл к нему, поднял. И определил по весу: нет, пистолет из тайника в рукаве и гранаты, которые были в кармане, нашли и забрали.
– Кстати, – Горохов не нашёл своего УК-костюма, пояса к нему и баллонов тоже нигде не было. – А где мой охлаждающий костюм?
Он поворачивается к капитану. А тот отвечает вопросом на вопрос:
– Зачем тебе костюм на лодке?
– Это мой костюм, – настаивает уполномоченный. – Верните мне его, он мне может понадобиться.
– Понадобиться? Ты бы не борзел лучше, – предупреждает его Степанов, – ещё не факт, что ты с этой лодки сойдёшь на берег.
Уполномоченный вздыхает и продолжает собирать вещи.
***
Два с половиной квадратных метра, узкая, жёсткая койка, малюсенькая лампочка в головах, унитаз, кран и дыра-воздуховод вместо кондиционера. Никаких тебе душевых, кроватей, иллюминаторов. Стола, и того нет. Зато тут точно не умрёшь от жары: прямо за стеной гудит мотором рефрижератор, стена холодная, на ней осаживается конденсат, стекает на пол. От него сыро в кровати. Тут влажно и прохладно.
Плохо, что рука болит. Отёк вырос заметно и стал какой-то твёрдый. Хотя рука в районе перелома и не потемнела, но отёк был очень большой. Горохов немного пошевелил пальцами. Ну, пальцы работали, скорее всего, он был в этом почти уверен, сломана одна кость. Лучевая. Но всё равно… Сейчас он был по сути одноруким.
«Люсичка… Не зря её в Губахе звали Проказой».
Андрей Николаевич гладит руку и слышит, кроме работы мотора холодильника, как мощно стучит дизель, лодка идёт по реке хорошо, почти не качаясь.
А ещё хочется есть и курить. Пара сигарет у него осталась, их придётся экономить, да и на пустой желудок лучше не курить, а он не ел уже часов… Когда он вообще ел последний раз?
Уполномоченный смотрит на часы. Давно. Он только в этом кубрике находится уже шесть часов.
Хотел заснуть, но сон не приходит. И не только из-за руки. Он всё время ждёт, что за ним придут. Люсичка пойдёт в душ, а вода не течёт, как следует. Попросит Яшу или ещё какого-нибудь матроса посмотреть, а тот окажется умным и проверит трубу душа и отвернёт разбрызгиватель. И тогда…
«Главное, чтобы не застрелили. Пусть выкинут за борт лодки, пусть думают, что этого будет достаточно».
И тут из-за урчания моторов он слышит, как топают ботинки по трапу за дверью.
«Если это не обед…».
Он садится на кровати. И смотрит, как открывается дверь.
Всего одной секунды уполномоченному хватило, чтобы всё понять. Одного взгляда на довольную морду Яши-стюарда было достаточно для того, чтобы у него не осталось сомнений, – Люсичка нашла пробирку. Скорее всего, нашла сама. Сама подняла свои красивые глаза к разбрызгивателю, когда из него потекло вдвое меньше воды, чем положено. Сама удивилась: вчера текла нормально. Сама заинтересовалась: почему это так происходит. И сама догадалась…
У Яши в руке пистолет. Он стоит в дверях, лицо серьёзное, сам здоровый, крепкий такой.
– Пошли, Людмила с тобой хочет поговорить.
Уполномоченный ему не верит. Он подходит к крану с водой и, склонившись к нему, начинает пить. Вода дрянь, забортная, но он пьёт – долго, выпивает столько, сколько может. А потом спрашивает у Яшки:
– А что ей надо? Чего она зовёт меня?
– Ну а мне-то откуда знать, – отвечает стюард с деланным безразличием. Он даже дёргает одним плечом. – Иди, она тебе там всё расскажет.
«Врёт, сволочь». Горохов в этом уже не сомневается. Он даже знает, как проверить, что Яшка врёт.
А проверить легко: одной рукой натянув сапоги, уполномоченный начинает надевать пыльник. И Яша ничего ему не говорит, просто молча ждёт. Хотя мог сказать: «На кой тебе этот пыльник, там, у Людмилы, он тебе не понадобится, и ты сейчас вернёшься». Нет, молчит Яша, молчит. Значит, всё уже решено. Значит, нашла Люсичка пробирку. И Яшка-стюард поведёт его не к Люсичке, а на корму.
Горохов берёт и свою флягу, маску, очки, фуражку и перчатки. А Яша всё молчит. Почему тогда не стреляет прямо тут? Просто не хочет потом таскать труп и убирать трап и кубрик. Стрелять будет на палубе. Или когда уже столкнёт его в воду. Нет, всё-таки на палубе: на улице ещё ночь, за бортом можно ничего не разглядеть. Горохов, пряча перчатки в карман, бросает взгляд на стюарда и ещё раз убеждается – здоровый он, сволочь. Башка большая, тяжёлая. Взгляд внимательный. С одной рукой одолеть его будет непросто. Тем более сделать это по-тихому. Но уполномоченный для себя всё уже решил. Ему просто не оставалось ничего другого.
Он, повесив флягу через плечо, прижимает сломанную руку к груди и
