Впрочем, сейчас, насколько я понимаю, дядя Витя должен прижать хвост и особо не отсвечивать, опасаясь, как бы на него не пролился гнев прокуратуры. С другой же стороны, то, что Парус знает, что машину я не отдал, может вылиться в интерес к моей персоне со стороны его дружков, подельничков и тэ дэ, и тэ пэ. Но из двух зол всегда следует выбирать наименьшее. Вот я и выбираю.
Собственно, на этом сегодняшнее посещение прокуратуры заканчивается, и мы с мамой прощаемся со скучным следаком.
— Всё-таки, я не понимаю, — говорит мама, когда мы шагаем домой. — Но ведь икону я сама взяла из квартиры Гришы уже после его кончины.
Блин, мам, ну, какая разница!
— Так это я её туда отнёс.
— Зачем? — удивляется мама.
— Ну, подумал, сейчас приедет тётя Таня, скажет, была икона, а теперь нет. Будут думать, что всё из-за неё или, что мы такие меркантильные, первым делом икону захватили… Вот и отнёс от греха…
— Так похоже всё действительно из-за неё.
— Ну, я решил, что если отнести её на место, я смогу предотвратить лишние вопросы. Ведь никто, судя по всему, не знал, что дядя Гриша её мне подарил.
— Мог бы и со мной посоветоваться, — качает мама головой.
— Ну, да, — пожимаю я плечами. — Ладно. В другой раз буду советоваться.
— В другой раз тебе… Ты уже знаешь, кстати, что Катя завалила рисунок?
Знаю, как не знать…
— Серьёзно? — удивляюсь я. — Завалила, значит? Она же хорошо рисует.
— Не знаю, там очень большой конкурс, сумасшедший просто.
— И что, она уже вернулась? — как бы между делом спрашиваю я. — Не звонила пока.
— Нет, не вернулась. Решила в Москве остаться, я вчера с тётей Олей говорила. У неё же там тётка. Пока поживёт у неё, а когда устроится на работу, перейдёт в общежитие. А на следующий год снова будет поступать.
— Чего⁈ Решила в Москве остаться⁈
— Да, — усмехается мама. — А ты, раз так скучаешь, мог бы и сам тёте Оле позвонить или Антоше, хотя бы, узнать, как у твоей боевой подруги дела.
Блин, да я ведь и так знаю, как у неё дела. Вернее, как у неё должны быть дела! Это что же такое получается? Я поменял историю? Ведь Катька должна была вернуться. Поторчать до сентября в Москве и вернуться несолоно хлебавши…
— Да, мам, мог… Позвоню…
— Сейчас-то уж чего звонить? Я ведь тебе уже всё рассказала…
Но я всё-таки звоню. Телефон её тётки у меня записан. Поэтому, когда мы возвращаемся домой, я нахожу номер и иду на главпочтамт. Захожу в кабинку, бросаю пятнадцатикопеечную монетку в прорезь автомата и набираю нужную комбинацию цифр.
— А Кати нет дома, — поясняет тётя. — Она придёт вечером, попозже. Пошла устраиваться на работу, а потом ещё с друзьями погулять немного. Так что звонить нужно завтра.
С друзьями? С какими, нахрен, друзьями? Капец… Разница во времени у нас четыре часа, значит позвоню завтра утром. У неё будет утро, а у меня уже день. История меняется на глазах… Не замахнуться ли на что-то большее? На спасение империи, например… Блин, но какого хрена она не возвращается? Вопрос остаётся без ответа и напоминает неприятную ссадину. Вроде и ничего страшного, но, с другой стороны, и хорошего тоже мало…
Я снова возвращаюсь домой, переодеваюсь и иду в гараж. Пора заняться своим новым другом. Автослесарь из меня тот ещё, конечно, но, как говорится, глаза боятся, а руки делают.
Открываю ворота, выкатываю Чебурашку и примеряюсь, соображая, с чего бы мне начать. Для начала, думаю, сниму и вытащу сиденья, потом обшивку дверей. Её, блин, хрен снимешь с кондачка… Завальцована сучка. Половое покрытие, потолок… М-да…
Открываю багажник. Запаска, грязные тряпки, какие-то поршни, или хрен знает, что это… Тормозные вроде цилиндры… О, клаксон знатный… Под правой фарой проржавело всё… Походу придётся полностью всё снимать с кузова, кроме движка… Это не только для того, чтобы найти клад, но и чтобы привести дружка в порядок.
Нужно зачистить ржавчину, кое-где зашпатлевать вмятинки, зашлифовать… Блин, стёкла тоже наверное, придётся снимать. Да, ёлки, работы здесь охренеть сколько, конечно. Ну, до восемнадцатилетия время есть.
— Чебурашки, чего делаете? — долетает до меня насмешливый голос.
Я оборачиваюсь и вижу… вот тебе раз… Я вижу идущую ко мне Вику.
— Бонжурчики, — киваю я. — Вот, смотрю, с чего начать. Хочу сделать из него офигенную тачку.
— А он разве уже не офигенный?
— Офигенный, но пока ещё не максимально.
— Страшно представить, каким он будет, когда достигнет максимума, — улыбается она.
— Неотразимым. Как и я.
Она смеётся.
— Ну, давай, прокати, а то я так и не поняла пока, чего в твоём Чебурашке такого хорошего.
Ну, что тут будешь делать, сама ведь пришла, какой тут ремонт, нужно покатать барышню.
— Серьёзно? Не боишься?
— Я? — с вызовом бросает она и в этом «я» проскакивает что-то их семейное, Хаблюковское.
— Ну, падай тогда, — говорю я и открываю дверку. — Погнали!
Она забирается внутрь, я закрываю гараж, и мы выезжаем.
— Куда поедем?
— Ты уж сам реши, — усмехается она.
— Ладно, тогда на тот берег. На речку, идёт?
— Как скажешь, — кивает Вика. — Сегодня ты начальник.
— Только сегодня?
— Посмотрим, — усмехается она.
Мы выезжаем из двора и вливаемся в поток машин. Доезжаем до Кузнецкого и вязнем в веренице грузовиков. Переезжаем через мост, едем по Красновке и выскакиваем, наконец, из города. Поста ГАИ здесь нет, поэтому я это направление и выбрал.
— Ну как тебе? — спрашиваю я.
— Ну, чёт пока не ахти… — делает скептическую гримаску Вика. — Инвалидка, да инвалидка. Тарахтит и на колдобинах трясётся. Не знаю даже, что ты в нём… Э-э-й… Ты чего… Артём! Хорош, притормози! Артё-ё-ё-м!!! А-а-а!!!
Я вдавливаю педаль, и мой маленький «Порш» превращается в ракету и становится необузданным монстром. Его немного ведёт в сторону, но он не сдаётся и прёт какое-то время
