Лопнули кабели и канаты, рухнула штанга с приставной лестницей, разбились о дно пещеры компьютеры. Со скрежетом, высекая искры, ползла по неровному склону вторая приставная лестница, с нее сыпались мотки свернутых проводов и мелкие детали оборудования. Наконец, лестница опрокинулась, вращая вздернутыми вверх колесами, похожая на пьяного металлического жирафа.
Легким усилием воли Старший перенаправил слух на палатки. Вокруг сразу зазвенело, зашумели голоса. Силовой кабель от разбившегося прожектора волок за собой каркас большой палатки, следом за кабелем тащило генератор. Один из американцев схватился за дюралевый каркас, пытаясь удержать палатку на месте, другой спасал ящики. Второй усатый кричал своим, чтобы не высовывались, с другой стороны ему вторил Четвертый усатый.
— Кретин, прекратите немедленно! Вы погубите корабль! Прекратите, или мы вынуждены будем стрелять!
Они действительно выстрелили — выпустили несколько капсул со снотворным. Но то, что валило «с ног» реанимационную черепаху, не могло повредить броне, предназначенной для космических перелетов. Тхол продолжал вращение. Пока Старший, раскрыв рот, наблюдал за разгромом научного оборудования, могучий зверь развернулся, проскреб щетиной по неровной стене пещеры и снес крыши у обеих штабных палаток. Обнажились полки с приборами и стол, за которым Харченко угощал Старшего кофе. Сам профессор сидел, прикованный наручником к печке, и, вытаращив глаза, следил за маневрами огромной мохнатой гантели. Потом его рот расплылся в улыбке. Михаил ударил кулаком по колену и заорал что-то вроде «мать — перематъ, Валя, так их, мочи гадов!»
В соседней палатке тоже сорвало крышу. Под ней, беспомощно задрав бледные усатые рожи, сидели двое в наушниках. Они синхронно начали приподниматься, позабыв о своем сеансе связи, или чем они там еще занимались, а Старший захохотал и все никак не мог остановиться, до того потешно было наблюдать за их кроличьим испугом.
Он переставил пальцы в другие ямки на веере, и тут же чуть не вылетел с лежанки, потому что Тхол, не замедляясь и, похоже, не испытывая ни малейших трудностей, начал поворот вокруг вертикальной оси. Вальку в два счета спеленало горячими плотными ремнями, виски окутало с двух сторон подголовниками. Он растерялся, дал команду остановить поворот, но получилось, как в той пословице, — не так, как лучше, а как всегда. Потому что мысленно он приказывал кораблю одно, а пальцами, видимо, нажимал совсем другие кнопки, вдобавок, действовал вслепую.
Тхол встал на дыбы и со всего маху оторвал брезентовое маскировочное полотнище, перекрывающее выход в следующую, верхнюю пещеру. Краем глаза Валька успел заметить колоссальный зал, где пол поднимался кривыми террасами, похожими на рассыпчатые пироги. Где-то там, наверху, был выход, небо, спасение.
В следующий миг мир опять перевернулся, стало совсем темно, в глубине жилого отсека загремели незакрепленные предметы. Старший отдернул руки от пульта, проклиная себя за самонадеянность. Рубку сотряс удар. Тхол опять во что-то впилился. Еще один удар.
Старший повис на ремнях, окончательно запутавшись, где верх, а где низ. Откуда-то прилетел ботинок и приземлился Вальке подошвой на подбородок. За ботинком последовали увесистая бутылка с лимонадом, авторучка и пустая консервная банка. Только когда острый край жестяной банки вспорол ему губу, горе-наездник вспомнил, для чего надел офхолдер.
Связь. Со слов Лукаса, это получалось просто, чрезвычайно просто, поскольку имело мало общего с радиосвязью. Связные офхолдеры пастухов также усиливали волны, посылаемые мозгом, но в конце двадцатого века их постепенно вытесняли сотовые телефоны. В Коллегии считали, что древние конструкторы реанимационных черепах не ставили задачу сверхдальнего общения для пастухов. А вот в Тхолы встраивались солидные усилители. Мысль, посланная наездником с борта воздушного судна, распространялась по земному шару, как сейсмическая волна от упавшего метеорита.
Бац! Что-то больно врезало по коленке. Кажется, еще один ботинок. Тхол непринужденно застыл в позе свечки: казалось, ему вообще не требуется энергия для свободного парения. Однако перед носом Старшего осветились живые индикаторы, забулькали разноцветные жидкости, заполняя мягкие мензурки. В некоторых отсеках корабля резко поднялись температура и давление, за бортом тоже прибавилось несколько градусов, «сердечные мышцы» заработали, как паровозные поршни. Непонятно как, но Старший уловил расслоение обшивки. Словно внешняя броня разделилась на тонкие пластины, а между ними развернулись и заполнились раскаленным газом миллионы пузырьков. Газ поступал между слоев обшивки под огромным давлением, за внутренними стенками «луковицы» проявилась фиолетовая сеть сосудов, похожая на прожилки осенних листьев, пол рубки непрерывно вибрировал, наметился постоянный ровный ток воздуха, почти ураган. Над головой Старшего, в доселе сплошной стене, раскрылись отверстия, Тхол осуществлял тотальную вентиляцию внутренностей. С пола взлетели и устремились в вентиляционные шахты обертки, кусочки бумаги и даже Валькины носки.
Дьявол, как же заставить медузу созвониться с дежурным Коллегии? Лукас упоминал, что в любое время суток в разных уголках земного шара бодрствуют несколько советников, отвечающих за кризисные ситуации. Валька призывал дежурных и так и эдак, но ничего не получалось, пока он не додумался замолчать.
Надо было молчать и слушать. Не внешние шумы, а запредельно далекие и тихие звуки, похожие на мирное жужжание пчелиного улья, на стрекотание кузнечиков в пропитанных зноем травах, на плеск ручья. Офхолдер и раньше издавал звуки, но Валька к ним не прислушивался, и так хватало свербящей головной боли. Он постарался абстрагироваться от всего, что происходило на борту и за бортом, расслабил дыхание и представил себе, как щипковым движением вытягивает из общей мешанины шорохов самое сладкое — полузабытое стрекотание кузнецов на полянке. Он тянул и тянул нить на себя, и она подалась, развернулась, почти осязаемо приблизилась, пугая мозг вовсе не трением шершавых ножек, а молниями человеческих голосов, вспышками разноязычной болтовни, заполняющей тысячи километров эфира. Старший окунулся в свистящую, каркающую, лопочущую мешанину и очень скоро заметил... нет, не глазами, а каким-то иным органом чувств, он заметил свободное место, порожек, уступчик, куда можно было выплеснуть свои слова. Свободный порожек постоянно сдвигался в нереальном условном пространстве, уступая место другим фразам, словам, а иногда просто образам. Валька не орал, не надрывался, он представил свои фразы в виде пульсирующего красного фонарика, бережно опустил фонарик на порожек. Он с надеждой следил, как его послание, распространяя сигнал «sos», тонет в мерцающих недрах океана информации, окутывающего планету. Ему ответили на английском. Ответ прозвучал прямо в голове, непривычно резко и почти больно: Валька невольно дернулся. Он не сразу сообразил, что видит отвечающего как бы изнутри, точнее, видит не его самого, а то, что находится перед глазами собеседника. В лицо Вальке ударило яркое закатное солнце. Солнце светило над срезом широченного панорамного окна, за окном, облитые багровым золотом, текли слитки небоскребов, еще проскочил в углу вентилятор, край прозрачного стола и почему-то дамские перчатки.
