остаточную стоимость, и все, что со временем остается – линия, изгиб, цвет, бархат кожи в некоторый момент перестают тревожить, а чуть позже – и привлекать.
Лицом Юваль было невозможно насытиться. Чем больше вглядываешься, тем более убеждаешься – не лицо, а то, что бессильно оно скрыть собой, вызывает интерес.
«Как прекрасно ты об этом подумал» – так слушала мама, а Юваль нарушала некогда установленное и годами проверенное правило – кроме мамы никто так слушать не умеет. Тезис, к которому мы пришли вместе с мамой в моей, ставшей далекой, юности, «человек привлекателен не своей необыкновенностью, а тем, что вселяет в другого ощущение его собственной исключительности» без особого успеха я пытался использовать всю жизнь. Юваль показывала мне, что он в действительности значит и как надо им пользоваться. Незначительная между нами разница: я знал принцип, но, сомневаюсь, мог ли его применять. Юваль пользовалась им, не подозревая о его существовании.
Юваль не возражала моему разглядыванию, пользовалась им, чтобы изучать меня. «Мужчина выдает все свои секреты, когда рассматривает женщину»
ЛАВИНА
Как и подобает обычной женщине, способной видеть и анализировать разрозненные фрагменты чужой распаявшейся и распоясавшейся памяти, сложить из ее обломков события и характеры людей, Юваль поразительно уверенно двигается вглубь нашей жизни, так мало ей знакомой, будто делает это, основываясь на полдюжине надежных, ясно мыслящих и независимых источников.
Конечно, и Юваль не безгранична в своем могуществе. К примеру, дать понять недоумку среднего возраста, как она необходима ему, чтобы найти теплый мир потерянной близости, который и существует-то только благодаря загадочным и магическим механизмам, спрятанным за лучистыми смоляными глазами. Я бы не хотел быть тем идиотом среднего возраста. Но кто меня спрашивает…
Образовалась короткая заминка, которой я распорядился со всей неловкостью, на которую только способен. Три месяца не узнавания мамой моего телефонного голоса и неприятия напоминаний обо мне Илаем я был приторочен к призрачной надежде «заполучить ее назад во всем домартовском великолепии и близости со мной простым появлением в панораме ее взгляда». Этого не случилось. Пришло время обуздать упрямство, вернуться в реальность, принять факт, что я больше в ней не существую.
Надежда покидает угловой кабинет, прихватив краски и кислород. Юваль странно смотрит на меня. «Не торопись», – останавливаю себя. Провожу некоторое время в замешательстве. Юваль продолжает не вмешиваться, становится все более неприметной, будто готовиться исчезнуть вслед за мамой.
Слабая попытка успокоить себя – «это всего лишь реакция на встречу с мамой». Как удачно сказано – «просто реакция». В этом «просто реакция» я должен провести всю оставшуюся жизнь.
Когда несколько часов назад она смотрела сквозь меня, незначительного, невидимого, я рассчитывал обойтись малой кровью. Тешила мысль – это вовсе не так ужасно, как ожидал, готовясь три месяца к встрече.
… и лавина сорвалась…
Виски бешено барабанят, грудь расплющивается воздушными, водяными, ртутными столбами. Влажная рябь с густыми потеками заволокла угловой кабинет, и на меня со всей безысходностью навалились отчаяние, слабость, дрожь и безразличие. Цепляюсь за солнце, затемненные стекла кабинета, стройные гренадерские ряды цветных томов рядом с обшарпанными ополченцами старой зачитанной периодики. За черные миндалины, раскрытые в беспокойный взгляд, за "узи", целящийся в меня со стены.
Я провел в этом состоянии неопределенный промежуток времени, сколько именно, неясно – несколько оборванных минут или длинных нескончаемых секунд. Никогда раньше я не задумывался, как чувствует себя утопающий или удушаемый клещами пальцев или газовой камерой. Продолжительность происходящего не имеет измерения. Я провел пять лет в вагоне и только сейчас осознал, почему она пустила меня в него. Вот для этого самого мгновения.
Я всегда воспринимал ее борьбу за жизнь в вагоне как рассказ, фрагмент документального фильма, ночные кошмары, но сейчас – это простой глоток воздуха, не могущий проложить путь в опустошенные, предавшие меня легкие.
Она – семнадцатилетняя, безнадежно одинокая во всем мире, борется с тремя выродками. На противоположной чаше времени я – мужчина в два с половиной раза старше, в окружении двух женщин, одна старательно поддерживает мое равновесие, другая заботливо заполняет мир внутри и вокруг – неспособен совладать с собственной истерикой.
Я встал. Расправил плечи, выпятил грудь. Этот маневр должен открыть кислороду путь в легкие. В действительности угловой кабинет начал вращаться, вытягиваться туманными ручейками в зигзаги и спирали вокруг оси. Не вертикальной, как в танце, а горизонтальной, как в растворе тихоокеанской волны. На мгновение пальцы зацепились за стены. Я ожидал, что это удержит равновесие. Случилось противоположное. Руки потянули за собой стены, приклеившись к ним, и те без сопротивления, потеряв устойчивость, начали сближаться, вытягивая комнату в Коридор Палладия, готовящийся рухнуть и раздавить меня. Я бросился к креслу, ожидая найти его под собой и защититься им как щитом или распоркой, но оно увильнуло в сторону и наверх. Я не плюхнулся в него, а оно обрушилось на меня сверху вместе с книжными стенами. Что-то тяжелое, жесткое и жестокое врезалось в голову и понеслось дальше.
***
Слышу свое дыхание, Юваль стоит рядом на коленях, держа левой рукой моё запястье. Невыносимо болит голова и мне позорно стыдно. Но я дышу… лежу на полу и дышу. В сознание медленно протискивается последовательность происшедшего. Осмотрелся, боясь увидеть в кабинете посторонних. К радости, нас по-прежнему двое.
Пробую осторожно подняться. Юваль рядом в нерешительности: помогать или нет. Я отрицательно качаю головой, и она возвращается в кресло напротив, не прекращая смотреть на меня взглядом из далекого детства. В нем нет ни беспокойства, ни жалости, а только одно, но это одно представлено в безграничном количестве, идущее из глубины одного человека в неуемное пространство другого… понимание.
Слежу, как воздух неторопливо заполняет легкие. И вдруг – самое радостное «вдруг», какое когда-либо посещало меня. Я понимаю: она ни на чьей стороне, ни за, ни против – она во мне, в моих страхах, праздниках, гениальных и дурацких догадках, в моих нескончаемых попытках конкурировать с ней, вопреки безнадежности победить ее даже, когда она лишена памяти.
Она и сейчас защищает вопреки моим усилиям погубить себя. И еще. Она здесь, в угловом кабинете. И это не мистика. Как она создала Юваль, подготовила к этому моменту? Не знаю. Знаю только, что Юваль не появилась в этом мире сама по себе.
Вспомнил про солнечные очки в боковом кармане и поспешно и неуклюже ослабевшими дрожью руками натягиваю на себя. Юваль отвела взгляд, окончательно расслабилась и начала с улыбкой думать о чем-то своем, радостном, мне незнакомом.
Угловой
