им был достигнут предел болезненности, после которого или отдают душу в руки Бога, или вовсе перестают болеть.
Зато слег Апанас. Наш семейный домашний доктор только руками разводит — причину недомогания диагностировать не выходит. Создается ощущение, что старый слуга просто устал жить. Мои же ранения просто поставили точку в долгой истории его жизни.
Раз в неделю, по вторникам, ко мне на «аудиенцию» являлся Веня Асташев. В среду же мне нужно было выделять время для общения с Толей Куломзиным. Он, конечно, прекрасно ведал обо всех делах Совета Министров, но все-таки некоторые нюансы нашей работы от его внимания ускользали. Приходилось разъяснять и советовать. Кое-где даже и настаивать и требовать. Ни он ни я уже и не верили, что я когда-либо вернусь в свой кабинет в Эрмитаже. Но формально, до официальной своей отставки, я все еще оставался первым министром, и вице-канцлером империи.
Минимум по разу отметились министры. Все, кроме Валуева. А Тимашев, над деяниями в качестве министра мы так потешались, гостил даже дважды. Удивительное дело. Прежде я никогда не замечал, чтоб он мне симпатизировал.
Из власть имущих не было никого. Я имею в виду членов императорской фамилии. Более того, и ажиотаж с ежедневным отслеживанием моего состояния как-то быстро прошел. Телефон в институте оставили, но по нему больше никто не звонил с вопросами о раненом Воробье. Другие события вытеснили из сознания обывателей покушение на премьер-министра.
Европа продолжала пылать. Зимой никаких особенно масштабных операций не проводилось, но солдаты продолжали гибнуть. Зима была холодной. На севере Франции на некоторых реках даже лед появлялся. Военные, сидящие в холодных сырых окопах, часто болели. На, конечно, наибольший урон приносили артиллерийские налеты. Война перешла в позиционную фазу. В войну экономик. И если первый, активный, этап французы проигрывали, то теперь стремительно набирали очки. Людских резервов у них было значительно больше чем у немцев. Да и промышленность, будем честны — гораздо мощнее.
Германия испросила и получила второй товарный кредит в России. В этот раз залогом послужили четыре немецких броненосца, которые под нейтральным, шведским флагом, перегнали в Гельсингфорс. На морях властвовал британский Гранд Флит, боевые корабли кайзера простаивали в защищенных береговыми батареями портах и на ход войны никак не влияли. Потому и требование регентского совета Бисмарком было встречено с облегчением. По большому счету, немцы просто продали нам свои военные корабли. А взамен получили военные припасы, которые уже были у них в дефиците.
Япония дожала-таки Корею. Между странами было заключено соглашение, согласно которому полуостровная страна открывала рынки, отказываясь от политики изоляционизма. Ну, и конечно, оказывалась под патронажем Страны Восходящего Солнца. До прямой оккупации дело не дошло, но все в мире прекрасно понимали, что рано или поздно это должно произойти.
Тем не менее, возня на берегах далекого Японского моря европейцев не волновала. Известия с Балкан, где повстанцы отклонили все предложения заинтересованных держав, и решили продолжить борьбу до полной победы. Силы были несопоставимы, но в Стамбуле прекрасно понимали, что стоит им взяться за инсургентов основательно, стоит пролить море крови, и тут уж и России и Австрии придется вмешаться. Франция и Англия по привычке пытались сгладить углы, барон Жомейни продолжал попытки решить проблему мирным путем, Вена многозначительно молчала, а Берлину было плевать на турок.
В России все шло своим чередом. В Одессу привезли еще одну партию пушечных стволов, но что-то французы не шевелились отправлять корабль за грузом. Слава Богу, первую партию полностью оплатили, и то хлеб. Ходили слухи, что теперь франки стали покупать сталь у бриттов. Ну так и что? Железо подождет. Дефицит металлов у воюющих стран так никуда и не делся. Не купили эти, предложим другим. Германцам тоже качественные орудия из чего-то делать нужно. Единственное что, в пушках немецкой армии использовались другие калибры. Но, как по мне — тоже не беда. Был бы спрос, а предложение создадим.
Порадовало, что Веня начинал расправлять крылья. Да по нему видно. Ожил, разрумянился, плечи расправил. Он теперь не просто отставной полковник, коих в столице тысячи. Он управляющий одного из крупнейших в стране торгово-промышленных холдингов. Считай, топ-менеджер ведущей корпорации.
На службе тоже были новости. Толя делился известиями. Хвастался, что налогов и правда собрали больше обычного. Бюджет на год расписан по старым цифрам, но уже по итогам предыдущего, семьдесят пятого, года ясно — профицит составляет более ста миллионов. Рейтерн собирается половину истратить на выкуп немецких облигаций займа с тридцати процентным дисконтом. С тем, чтоб продать в империи, но уже дороже. Чудны дела твои Господи! Прежде Михаил Христофорович в склонности к авантюрным предприятиям замечен не был.
Как по мне, так я бы излишки на выкуп у частников железных дорог пустил. Тикульская катастрофа хорошенько так встряхнула страну. В газеты и гражданские присутствия сплошным потоком хлынули сообщения о нарушениях, допускаемых частными владельцами чугунок в эксплуатации путей и машин. На этой волне, национализация выглядела бы как благо, а не как грабеж среди белого дня.
Только, похоже, я свое уже отслужил.
— Хромота останется с вами до конца жизни, — признался один из врачей после ежедневного осмотра. — Кости срастаются хорошо. Их мы, под руководством господина Пирогова, сложили. Однако, все указывает на то, что поврежден нерв. Его было защемило осколками, и от того вы не чувствовали боли в месте ранения. Пришлось резать вас повторно. Тем не менее, методы сращивать нервы наука еще не открыла.
И развел руками. А я ему улыбнулся. Хотя, не то чтоб ему. Просто — иронии Судьбы. В феврале случилось ровно двенадцать лет с момента моего вселения в тело несчастного Герочки. Дюжина лет, а столько со мной за это время всякого случилось, что всего и не упомнить. И каждый раз, после очередного приключения, я подымался, и, словно стойкий оловянный солдатик, маршировал на службу. Вечно к чему-то стремился, ломился вперед к одному мне видимой цели. Тащил всех вокруг на собственном горбу. И что же? Единственный человек, которого я был бы горд называть настоящим другом, умер. Великая женщина, так много для меня, да и для страны, сделавшая — тоже. А я все колочу в свой барабан, все марширую…
Приехал Варешка. Как-то, как может только он, проник в палату, когда сумерки сгустились уже едва ли не
