Неожиданно свалившееся на голову благополучие значительно изменяет точку зрения человека на различные жизненные обстоятельства. Неожиданно свалившееся несчастье — тем более ее изменяет. Глядя в лицо следователя, который имел право торжествовать победу, но смотрел не торжествующе, а строго, с упреком, Масленников внезапно вспомнил жену. Не горничную-массажистку, восточное имя которой он так и не сумел запомнить и потому звукоподражательно окликал то Асенькой, то Анкой, — нет, свою первую и настоящую жену, которая родила и растила ему сыновей, которая вникала в его неприятности на работе, которая терпела его дурное настроение и, как могла, подчинялась его сексуальным потребностям. Ее-то имя он никогда не забывал. Ее звали — почему звали, ведь если женщина бросает мужа, это не обрекает ее автоматически на смерть? — то есть ее зовут Надя. Надежда. Он раздражался ее недалекостью, но дурой она никогда не была. Ее оптимизм не был слюняво-идиотичен. В ней просто всегда обитала надежда — на то, что тучи рассеются, и их семейный очаг, в котором угли слабо краснеют сквозь золу, осветит неожиданно прорвавшийся луч солнца.
«Я не туда направил свои силы, — пришел к невеселому выводу Андрей Николаевич. — Я платил не тем людям — и не в той валюте. Я пользовался не теми женщинами. Я совсем не того хотел. Если бы можно было все изменить… но в том-то и штука, и вся подлость нашей жизни, которая слепо движется, как дождевой червь, всегда вперед, и только вперед, что ничего никогда нельзя изменить».
— Что ж вы замолчали, Андрей Николаевич? — обеспокоился Турецкий. У обвиняемого Масленникова побледнели, почти посинели, губы, заострились черты лица. — Вам плохо? Позвать доктора?
— Какой уж мне доктор, — раздвинул губы Кремень. — Палача ко мне позови, пусть выстрелит в затылок. Прощаюсь с тобой, гуманный следователь, и начисто ухожу в бессрочную командировку. А Законник… Законника мне не жалко. Не маленький, понимал, во что ввязывался. Вот пусть теперь сам за себя и отвечает. А я отвечу за себя. Сполна отвечу, не переживайте.
29 февраля, 13.40. Сотрудники агентства «Глория»
— Как же это мы так оплошали? — сокрушался Алексей Петрович Кротов. — Надо было нам с самого начала догадаться, где он держит заложников: в доме Михайлова!
Денис раскаянно почесывал в затылке.
— Это я виновата, — каялась Галя. — Я ведь еще когда впервые туда зашла, услышала, что в подвале кто-то скребется, и довольно громко. Подумала, крысы…
Все вместе — и частные сыщики, и государственные — направлялись домой, в Москву. Истрачена была на авиабилеты необременительная сумма, в ажурных сетках над головами покоился скудный багаж, стюардессы с полированными ногами в глянцевых чулках еще не разносили в низких усадистых чашечках лимонад, а в белых коробочках — завтраки. Впереди намечалась Москва, полная дымки и бензинной горечи, а завершенное дело все еще не отпускало наших героев. Полет они использовали для того, чтобы провести разбор полетов.
— Даже прослушка в этом смысле не помогла, — оправдывался перед сотрудниками Денис. — Они ведь, Сапин и Логинов, о заложниках в переговорах молчали. Не потому, что у них в плане стояла такая конспирация, я нарочно уточнил: не было такого уговора, чтобы, допустим, о заложниках — ни слова.
Причина элементарная: да просто никому особенно и дела не было до этих Ворониных! Сидят они в подвале, и пусть сидят. Вот если бы они сбежали, заболели, умерли — тогда Сапин расщедрился бы, передал Зубру. А так — с его точки зрения, они слова не стоили. Ни доброго, ни дурного.
— Ну ничего, Денис, — утешил его Кротов, — не горюй. Окончилось-то все благополучно, слава богу. Урок нам на будущее: впредь будем умней. Зато Макс по твоей милости перенес главное приключение в своей унылой компьютерной жизни…
Макс угрюмо засопел, уткнув бородищу в иллюминатор и всячески стараясь показать, будто жутко увлечен громоздящимися в голубом, пронизанном солнцем внешнем мире кучевыми облаками. Облака, формируя бесконечные арктические равнины, кое-где воздымались то подобием эскимосского иглу, то готической башней — одним словом, воздушными замками, в которых, по определению, нельзя жить. Таращась на эти причудливые конденсаты атмосферы, Макс тщетно пытался разобраться, когда же он по-настоящему жил в воздушном замке: раньше, когда основным местом обитания был для него виртуальный мир, или в последнюю неделю, когда неподдельная, живая, шевелящаяся жизнь затянула, захватила его целиком. Роль агента 007, с легкостью покоряющего женщин и захватывающего заложников во имя спасения доверенных ему мирных граждан, тяготила толстого, тяжелого на подъем компьютерщика, жала ему брюхо, как тесная одежда, наедине с Зоей он не раз мысленно поносил на чем свет стоит и Дениса, и себя, соблазнившегося денежной работой в «Глории», но сейчас, при мысли, что он лишен всего этого, и возможно навсегда, что-то в нем угасало. Ведь, что ни говори, за последнюю неделю он изменился! Нет, он не сбросил ни килограмма, мускулы его брюшного пресса по-прежнему остались вялыми, однако напряглись мускулы воли, а привычка выворачиваться из-под пресса стремительно меняющихся обстоятельств сделалась чем-то обыкновенным и даже доставляющим удовольствие. Жаль, что всего этого он лишился…
«Почему же лишился? — прервал Макс свой не. слышимый коллегами монолог. — Ведь я не ухожу из «Глории»! А если останется «Глория», новые приключения не заставят себя ждать. Я показал, на что способен, и у Дениса на хорошем счету. Попрошу дать мне какое-нибудь деликатное задание… А компьютер? От компьютера я не отказываюсь. Но отныне это техническое средство отходит на второе место. Техника должна помогать человеку, а не замещать его».
Галю Романову при виде облачных строений затопляли иные мысли. В отличие от Макса она была настоящим, хотя и молодым, специалистом в сыскной области, и перипетии дела, в котором захват заложников смешался с отложенным убийством, не доставляли ей чрезмерного волнения: в ее милицейской практике всякое бывало! Зато женская суть ее могла волноваться от тончайших, паутинных, не ощутимых другими предлогов. Вопреки своей основательной, даже несколько строгой внешности Галочка была влюбчива — любила она вариться в варенье этих влюблений, которые в большинстве случаев кончались ничем, о которых зачастую просто не догадывались их объекты. Нет, Никита Михайлов остался в прошлом — и златоволосый славянский тренер-бог с ракеткой на теннисном корте, и труп, всплывший из весенней земли; их обоих старший лейтенант Романова похоронила в памяти окончательно. Но в часы напряженной совместной битвы, которую вели за Ворониных и сотрудники МВД, и работники «Глории», она ловила себя на том, что нередко поглядывала без особенной служебной надобности в сторону Дениса Грязнова. Дениса, рыжего, худого, по-мальчишески слегка нескладного, словно за все годы взрослости он так и не научился обращаться со своими слишком
длинными руками и ногами, и по-мальчишески гармоничного, когда обнаруживалось, какими чуткими и умелыми могут быть эти руки. Дениса, который во имя победы над преступниками отваживается на рискованные поступки. Дениса, постоянно перезванивающегося с Москвой, с далекой московской Настей, чью стройную красоту Галя мимоходом узрела на фотографии… Она вздохнула: что же это, люди добрые, получается? Стоило ей влюбиться в Никиту, как выяснилось, что ее место занято какой-то Жанной; стоит ей — ну не влюбиться, а втихомолку вздохнуть по Денису — и тут же обнаруживается неотменимая прекрасная Настя, вдобавок ко всем своим внешним достоинствам еще и модельер… Что это: такая уж у Гали злая судьба или пора что-то в себе менять? А может, дело не в мистике и даже не в психологии, а просто в статистике: женщин всегда больше, чем мужчин, и неудивительно, что все мало-мальски привлекательные мужчины уже заняты…
