— А почему бы и нет? — пожал плечами Пафнутьев. — Но тогда я возьму две отбивных.
— Три, — поправил Халандовский. — Моя дама от мяса не откажется.
— Заметано, — сказал Пафнутьев. — Кстати, меня зовут Павлом, с вашего позволения.
— Аркадий, — галантно поклонился Халандовский. — А это Настенька, прекрасный человек и необыкновенной красоты женщина.
— Я вижу, — улыбнулся Пафнутьев.
— Ничего вы не видите. Ее красоту можно увидеть только на пляже, если, конечно, до пляжа доберемся.
— Или в бассейне, — весело подсказала Настенька.
— В гостинице есть бассейн? — обратился Пафнутьев к Пияшеву.
— Боюсь, что нет. Но мы решим эту проблему.
— Может быть, и с Шаландой познакомимся? — спросил Халандовский, когда они расселись за столиком.
— Рановато, — сказал Пафнутьев. — Чуть попозже. Вон, я вижу, Худолей с Андреем знакомится... Ты с дамой, Шаланда с дамой... Наверняка сольетесь в одну компанию, даже понравитесь друг другу, ваша дружба продлится и после возвращения домой.
— Хотелось бы, — простонал Халандовский, разливая красное пенящееся вино в высокие стаканы. — А молодые люди, я смотрю, уже познакомились с очаровательными девушками, — кивнул он в сторону столика, за которым сидели Худолей, Андрей и две попутчицы.
— Этих мымр ты называешь очаровательными девушками? — расхохоталась Настенька, опять показав белые зубки.
— Я всегда был щедрым по отношению к женщинам, — ответствовал Халандовский. — Настенька, скажи! Кстати, можете называть меня просто Аркаша. Когда меня называют Аркаша, я чувствую себя моложе.
— Я бы сказала, когда ты чувствуешь себя моложе, но мне неудобно, я женщина стеснительная, — Настенька потупила глазки, но не выдержала и опять расхохоталась.
Дальнейшая дорога была легче и веселее. В автобусе то в одном конце, то в другом вспыхивал смех, Пахомова шушукалась с Пияшевым сразу за спиной водителя, тот время от времени поворачивался к ним, что-то говорил. При этом лицо его оставалось серьезным, даже напряженным: похоже, разговор был не столь беззаботным, как среди расшалившихся женщин.
Справа шли лесистые горы, слева время от времени возникали провалы, дно которых таяло в голубой дымке, дальше синело Средиземное море. По побережью тянулась цепочка маленьких городков, соединенных поблескивающей на солнце трассой и обрывающихся у моря желтой полоской пляжного песка.
* * *
Аласио оказался таким же городком и тоже отделенным от моря песчаным пляжем. В скверах зеленели пальмы, по улицам неторопливо передвигались старики и старушки, ухоженные такие старики и старушки, в светлых одеждах. Переговаривались они с чувством собственного достоинства, иногда останавливались у витрин, шли дальше, и во всем ощущалась жизнь неторопливая, несуетная, размеренная, будто все, что положено решить, здесь давно решено и говорить особенно было не о чем, разве что о самочувствии, цвете неба, температуре воды и воздуха. Но цвет неба, самочувствие и температура воды и воздуха менялись постоянно, поэтому и коренные, и приезжие старики и старушки, похоже, не скучали, изо дня в день, из года в год и, кажется, даже столетиями обсуждая эти вечные темы.
Детей на улицах Пафнутьев не заметил, людей цветущего возраста тоже не было, и казалась даже странной высадка секс-десанта из далекой, обуреваемой страстями и вьюгами России. Кого они собирались обслуживать, эти крашеные тетеньки, чьи чувства будоражить, чью нравственность подвергать испытаниям? Видимо, нормальная человеческая жизнь здесь все-таки еще теплилась, но была спрятана так глубоко и надежно, что на поверхности оставались только пальмы, витрины да старики со старушками, шелестящими что-то друг другу.
На залитой огнями набережной, среди других гостиниц с пылающими окнами, громадными стеклами первых этажей, «Верона» показалась Пафнутьеву несколько угрюмой, затемненной и даже как бы брошенной. Но в ожидании впечатлений ярких и незабываемых эти свои наблюдения он отбросил как явно не соответствующие действительности.
А напрасно.
Как это обычно и бывает в жизни, первые впечатления оказались самыми верными. Видимо, какой-то орган у человека работает более надежно, нежели слух, зрение, разум и прочая дребедень. Гостиница «Верона» явно отличалась от всех прочих на набережной, причем отличалась в худшую сторону. Просто мы обладаем дурацкой способностью убеждать себя в том, что все в мире гораздо лучше или хуже, чем это есть на самом деле. Когда хочется, мы легко, играючи, убеждаем себя в том, что все не так плохо, как нам показалось, когда хочется, мы так же убедительно доказываем себе, что все куда хуже и беспросветнее, чем есть на самом деле.
Закончилась обычная в таких случаях суета у стойки администратора, все получили ключи и тут же, расхватав сумки, разбежались по этажам с тайной надеждой войти в номер и ахнуть от восторга, потом, распахнув дверь на балкон, окинуть счастливым взором гладь Средиземного моря, праздничную толпу на набережной, огни незнакомого города, короче, увидеть жизнь недоступно прекрасную и опять ахнуть, и опять. Как это случается, когда неожиданно на своей знакомо-замухранной улице вдруг увидишь совершенно потрясающую красавицу в нездешнем наряде и с улыбкой на устах. И покажется тебе, что жизнь ее полна прекрасных впечатлений, волнующих встреч и путешествий, не говоря уже о ночных времяпрепровождениях, не говоря уже о ночных... Хотя умом, печальным и усталым своим умом понимаем, что на самом деле все не так, ребята, все далеко не так...
Ну да ладно, оставим красавицу, нечаянно забредшую на нашу улицу, в наш тускло освещенный, истомившийся по любви внутренний мир, оставим ее и вернемся в гостиницу «Верона» к Пафнутьеву, который идет по узкому полутемному коридору, с трудом различая номерки на дверях.
Высмотрев двенадцатый номер, на ощупь найдя замочную скважину и протолкнув в нее плоский ключ с килограммовым набалдашником — чтобы никому не пришло в голову унести ключ из гостиницы, Пафнутьев повернул его, толкнул дверь и вошел. Выключатель оказался под рукой, он щелкнул кнопкой, постоял, привыкая к свету, а когда открыл глаза и обрел способность видеть, был откровенно...
Не то чтобы разочарован, нет, он был обижен тем, что увидел.
Номер представлял собой узкую комнату, напоминающую пенал, напротив двери было окно, на котором висело жалюзи из деревянных реек со следами белой краски. С одной стороны веревка истлела и оборвалась, с другой стороны еще держалась, поэтому решетка повисла наискосок. Отведя сноп досок в сторону, Пафнутьев увидел вовсе не залитую вечерними огнями набережную, не Средиземное море, и лунной дорожки он тоже не увидел. Перед его глазами открылся внутренний двор, заваленный ящиками, опутанный трубами, на дне двора стояли мусорные контейнеры, и оттуда тянуло какими-то застарелыми кухонными отходами. Контейнеров было многовато: видимо, в этот двор выходила своими кухонными тылами не только «Верона».
— Я приветствую тебя, о, прекрасная Италия! — воскликнул Пафнутьев и поплотнее закрыл окно. Поскольку створки не хотели оставаться в сдвинутом состоянии и постоянно расходились, Пафнутьев подволок к окну тумбочку, более напоминающую комод, и подпер их. Запах отсыревших стен, влажного белья и старой, расслоившейся мебели — это было совсем не то, что он ожидал увидеть. — Ха! — сказал он непочтительно. — И это хваленая Италия?!
