— Двадцать минут. Вот сколько потребовалось ему, чтобы закопать яму. И он проверил, плотно ли уложена земля вокруг меня. Во всяком случае, в районе плечей. И даже глазом не моргнул, когда я плюнула ему в рожу. Спину мне вытрешь?
— Конечно.
Я повернулся к ней лицом, и она, выйдя из-под душа, вручила мне полотенце. Я провел толстой ворсистой тканью по ее плечам и ниже — по спине, а она обеими руками выкрутила волосы и уложила их на затылке.
— Поэтому, хотя я и стояла на этом уступчике, подо мной было полно мокрой глины. И вначале я не могла повернуться и жутко испугалась, но потом вспомнила, что дало мне силы стоять одной ногой на камне в течение двадцати минут, пока этот мистер Ходячий Мертвец закапывал меня.
— И что же это было?
Она повернулась в моих руках.
— Ты! — И на секунду язык ее прильнул к моему языку. — Мы! Ну, ты понимаешь! Вот это самое! — Она похлопала меня по груди и, протянув руку за мою спину, забрала назад полотенце. — И я стала поворачиваться и вертеться, и слой земли под моими ногами становился все толще, а я все вертелась, и — о счастье! — часа через три я почувствовала, что дело двинулось.
Она улыбнулась, и я поцеловал ее, и губы мои уперлись ей в зубы, но мне было все равно.
— Я так боялась, — сказала она, обвив руками мои плечи.
— Прости меня.
Она пожала плечами:
— Ты не виноват. Это моя вина — не заметила у себя на хвосте Шатуна, когда преследовала Дезире.
Мы целовались, и рукой я чувствовал капельки воды, оставленные мною на ее спине, и мне хотелось прижать ее к себе так сильно, чтобы тело ее впечаталось в мое тело, растворилось в нем или чтобы я растворился в ней.
— Где мешок? — спросила она, когда мы наконец разомкнули объятия.
С пола ванной я поднял мешок. Внутри были грязная одежда Энджи и носовой платок, которым мы стирали следы с рукояток мотыги и садовых ножниц. Энджи кинула туда же полотенце, я добавил салфетку, а потом из маленькой стопки одежды Дезире, которую я перенес на крышку унитаза, Энджи вытащила фуфайку и надела ее. Далее последовали джинсы, носки и теннисные туфли.
— Тапочки на полномера велики, но все остальные вещи подходят идеально, — сказала она. — А теперь пойдем разберемся с этими мутантами.
Я вышел из ванной следом за ней с мешком для мусора в руках.
Я вкатил Тревора в его кабинет, а Энджи отправилась наверх — проверить Дезире.
Коляску я оставил перед письменным столом, и Тревор смотрел, как другим носовым платком я вытираю кресло, где сидел спеленутым.
— Уничтожаете малейшие следы вашего пребывания в доме сегодня вечером, — сказал он. — Очень интересно. Зачем бы вам это делать? А мертвый лакей — полагаю, он мертв?
— Мертв?
— Какое объяснение вы найдете этому?
— Вот уж не знаю. Впрочем, приплетать нас к этому никто не станет.
— Хитер, — сказал он. — Хитрости вам не занимать, молодой человек!
— Как и безжалостности, — сказал я. — Помните, за какие качества вы нас выбрали?
— Ну конечно! Но слово «хитрый» мне больше нравится, звучит лучше. Согласны?
Я перегнулся через стол и, скрестив руки на бедрах, взглянул вниз, на него:
— Вы очень хорошо изображаете идиота, Тревор, когда вам это выгодно.
Он взмахнул в воздухе еще не выкуренной третью сигары:
— У всех нас есть особинки, которые мы время от времени используем.
Я кивнул:
— Какое милое объяснение.
Он улыбнулся:
— Но ничего милого в вас нет.
— Нет.
Я покачал головой:
— На вас для этого слишком много крови.
— Да на ком из нас нет этой крови? — сказал он. — Помните, как некоторое время назад стало модно выбрасывать золотые южноафриканские монеты и бойкотировать товары из Южной Африки?
— Конечно, помню.
— Люди хотели быть чистенькими. Но что такое, в конце концов, золотая монета в сравнении с несправедливостью апартеида? Правда?
Я зевнул в кулак.
— И в то же самое время эти совестливые душевные американцы, бойкотировавшие Южную Африку, или меховые изделия, или что там еще они будут бойкотировать и против чего протестовать завтра, совершенно закрывают глаза на то, что стоит за кофе, доставляемым им из Центральной или Южной Америки, за тряпками из Индонезии или Манилы, дальневосточными фруктами и всем, что импортируется из Китая. — Он затянулся сигарой и поглядел на меня сквозь кольца дыма. — Нам известна деятельность правителей этих стран, известно, как расправляются они с диссидентами, как они используют рабский труд, что делают они с теми, кто представляет угрозу выгодным для них связям с американскими компаниями. Однако мы не просто закрываем на все это глаза, мы поддерживаем правительства этих стран, что дает нам возможность снижать нашу собственную оплату труда и делиться с вами выручкой. — Он улыбнулся. — Так разве же мы не молодцы?
Подняв здоровую руку, я несколько раз хлопнул себя по ляжке, в точности воспроизведя звук аплодисментов.
Тревор, сдерживая улыбку, попыхивал сигарой.
А я все хлопал и хлопал. Я дохлопался до того, что кожу на ляжке стало пощипывать, а ладонь моя онемела. Но я продолжал хлопать, наполняя просторное помещение звуками плоти, ударяемой о плоть, пока глаза Тревора не утратили искорок веселья и, выпустив изо рта сигару, он не сказал:
— Хорошо, хорошо, теперь можете прекратить.
Но я все аплодировал, уставив остекленелый, помертвевший взгляд в его помертвевшее лицо.
— Вы слышите? Хватит, молодой человек!
Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп.
— Прекратите наконец этот мерзкий шум!
Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп.
Он поднялся со своей каталки, но я ногой толкнул его обратно. Пригнувшись, я ускорил темп и силу хлопков. Он плотно зажмурился. Я сжал руку в кулак и забарабанил по подлокотнику его кресла, вверх-вниз, вверх-вниз, пять ударов в секунду, опять, опять… И веки Тревора сомкнулись еще плотнее.
— Браво! — произнес я наконец. — Вы Цицерон уголовного мира, Тревор! Примите мои поздравления.
Он открыл глаза.
Я откинулся на крышку стола.
— В данный момент я не стану напоминать вам о дочке профсоюзного лидера, которую вы искромсали на куски. Не стану напоминать вам и о миссионерах с монахинями, лежащих чуть присыпанными землей в своих могилах, убитых выстрелами в затылок по вашему приказу, не хочу напоминать о политиках в банановых республиках, политиках, которыми вы крутите как хотите. Даже о вашей жене я не стану вам напоминать, хотя вы, купив ее, думаю, превратили в ад каждую минуту ее жизни.
