Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
Яков Александрович был отстранен от командования через десять дней, 17 августа. Он тогда, действительно, болел, но причина его отставки, конечно, не только в этом. Владимир Константинович Витковский, без сомнения, прекрасный человек, но задержать красных, как мы задержали их в январе, ему было не по силам. Впрочем, тогда, в августе 20-го, этого, наверное, не смог бы уже сделать никто. Даже Яков Александрович.
29 июня.
Стоит ли писать дальше? Еще сегодня утром казалось – не стоит. И все же привычка взяла верх. К тому, надо же чем-то заниматься, чтоб окончательно не спятить на нашем Голом Поле. Лучше вернутся в 20-й – и больше ни о чем не думать.
Ни о чем!
Уже три дня я в госпитале. Надо мной такой же белый полог палатки, но только побольше. Каждый день меня навещают, заходил даже генерал Витковский. Очевидно, мои дела и в самом деле плохи.
Но беда даже не в этом.
Дальнейшее, что бы ни случилось, убедительно прошу не читать. Это касается всех, в том числе бывших химиков, генералов и даже господина Ноги.
Я съездил в Истанбул. Я не мог не поехать, потому что Яков Александрович хотел меня видеть, и отказаться не представлялось возможным. Но лучше бы я остался на нашем трижды проклятом Голом Поле. Как говорится, знать бы!
Смешно, право, но в Истанбуле я, как заправский большевик-подпольщик, проделал несколько заячьих петель, чтобы убедиться в отсутствии любознательных сослуживцев. Никто за мной не шел, и до улицы Де-Руни я добрался вполне благополучно. Яков Александрович ждал меня, и вскоре я понял – зачем.
Еще вчера мне казалось, что я никогда не смогу повторить то, что узнал. Генерал Ноги абсолютно прав. Яков Александрович получил вполне конкретное предложение и это предложение принял. Меня он звал с собою. Всем, кто вернется вместе с ним, «те» обещали амнистию. Яков Александрович считает, что, поскольку борьба кончена, наше место в России.
Он уже все решил и возвращается. В Совдепию.
К большевикам.
Вот и все...
Татьяна сразу поняла, что со мной не все в порядке и, боюсь, что не смог разубедить ее в обратном. Ни о чем с ней говорить я не смог, и только перед уходом решился предложить ей то, на что еще способен – предложил помочь выбраться из Истанбула. В Болгарии или Сербии – уж не знаю, где мы окажемся – ей будет легче, чем в этом муравейнике. Во всяком случае, там есть хоть какая-то надежда.
Вернувшись на Голое Поле, я тут же свалился и очутился в лазарете, где попал под неусыпный надзор нашего полковника-эскулапа. Я стараюсь честно выполнять все его предписания и даже делаю вид, что верю в скорую поездку во все тот же чудодейственный болгарский санаторий. Наверное, этот эскулап, действительно, неплохой человек.
Сводный полк имени Дроздовского собирается уезжать. Я попросил поручика Усвятского собрать и наши вещи. К счастью, их немного. Все самое ценное осталось в России – и в сейфе генерала Туркула.
Кстати, до сих пор не написал список наших офицеров, а это никуда не годится.
Сажусь писать.
Ну вот, у каждого свои неприятности. Поручик Усвятский пришел злой, как чорт, и даже забыл справиться о моем здоровье. Оказывается, он умудрился повздорить с каким-то марковцем. Не знаю, что они друг другу наговорили, но поручик явился просить у меня официального разрешения на дуэль. Этого еще только не хватало!
Я категорически запретил ему и думать о чем-нибудь подобном. Покуда я еще командир сорокинцев, никаких дуэлей не будет. А не будет слушаться – все уши оборву! Тоже мне, гусар нашелся! Гусар-расстрига!
Наверное, до дневника я сегодня не доберусь. Ладно, время еще есть.
30 июня.
Читать здесь совершенно нечего. Единственно, что удалось разыскать – это «Чтец-декламатор» за 1912 год. К сожалению, подобное чтиво не идет даже на Голом Поле. Но все же там есть не только так называемые современные авторы, но и Тютчев, Баратынский и, конечно, Пушкин.
Правда, из Пушкина поместили отчего-то только его юношеские вещи. Вероятно, их легче читать с эстрады. Среди прочего я нашел давно, еще с детства, не читанное, и сейчас многие строчки воспринимаются совсем по-другому. Даже такая сущая безделица, как «Из Парни». Вся эта галльская легкость с нимфами и мелким адюльтером кажется сейчас уже слишком несерьезной. Но вот начало звучит совсем иначе.
«Плещут волны Флегетона, своды Тартара дрожат...» Да, своды Тартара дрогнули. Дрогнули, рухнули – и мы обрушились в бездну, где бродят тени, цветут асфодели и текут реки с мертвой водой. Флегетон, Коцит, Лета. Огонь, Лед, Забвение. А кони бледного Плутона уже несут нас прочь. За спиной остался огненный Флегетон, а впереди – только Коцит и Лета. Лед и Забвение.
Нет, о таком лучше не думать. И без мистики впечатлений более чем достаточно.
Вернусь все-таки к своим записям.
Из Дмитриевки мы выступили в полдень и пошли на Терны. Штабс-капитан Докутович получил приказ занять оборону, а если противник уже там – Терны захватить и держаться до прихода подкреплений. Мы прошли уже несколько верст, когда нас догнала группа конных, среди которой мы узнали старого знакомого, «капказского человека» Андгуладзе. Генерал, не слезая с заморенного коня, обрушился на нас, словно на проштрафившихся кадетов, требуя немедленно остановиться и повернуть на юг. Штабс-капитан Докутович пытался сослаться на приказ, но генерал Андгуладзе закричал, что здесь приказывает он, что красные уже взяли Британы, и мы немедленно переходим в его распоряжение.
Порадовал, нечего сказать! Британы – это совсем недалеко от Чаплинки. А взяв Чаплинку, красные вплотную подступали к Перекопу. Значит, фронт прорвал и наш корпус в кольце. Пока мы это переваривали, «капказский человек» вновь закричал, чтоб мы немедленно поворачивали к Каменному Колодязю, в сосредоточение 13-й дивизии. Делать было нечего, мы двинулись на юг, чувствуя, что вновь начинается столь надоевшая нам по прошлому году бестолковщина.
К Каменному Колодязю мы добрались уже поздно вечером и застали там огромную гудящую толпу. У этого небольшого села собралась почти вся дивизия, и тут же нам встретилось немало старых знакомых. Все хаты оказались занятыми, и наш отряд остановился прямо в поле, у околицы.
Было ясно, что завтра нам придется круто, и я предложил прапорщику Немно остаться в селе. Рука его по-прежнему болела, а посылать раненого в бой я не имел права. Прапорщик, однако, уперся и, поглядывая на Ольгу, заявил, что рука уже зажила и что красных он вполне может рубить и левой. Я не стал с ним спорить, тем более, не хотел терять взводного, зато предложил остаться Ольге. Не помню уж, на кого поглядывала она, но тоже отказалась. В общем, молодежь стремилась в бой, и этому, конечно, следовало только радоваться. Но я не радовался. Сам бы я точно остался. По этим степям мы кружили уже больше года, и это успело надоесть мне до чрезвычайности.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
