направлении князь Владимир собирается ее решать – обратится ли он к Риму или к Константинополю? Все эти вопросы следовало выяснить, но выяснить предельно деликатно, так сказать, «без потери лица». Для этого не нужно было отправлять очередное посольство во главе с епископом. Вполне пригодны для этой цели торговые люди.
Очевидно, что Русь не могла выпасть из внимания Феофано, политика которой заключалась в том, чтобы максимально обезопасить пределы Священной Римской империи с тем, чтобы передать империю Оттону III, когда он войдет в возраст, в полном порядке. Феофано не могла позволить себе озаботиться Русью до пасхального съезда в Кведлинбурге в 986 году. После 988 года это было уже бессмысленно: Владимир определится в своей ориентации на Константинополь, а Феофано отправится в Италию. Значит, все опять сходится на 986 годе: если контакты (осторожные и неофициальные) имелись между Феофано и Владимиром Святославичем, то случились они именно в этот год, и без того столь богатый событиями.
Кризис в Священной Римской империи и устоявшиеся экономические связи с Византией – не единственные причины, по которым Владимир Святославич оказался вне западных соблазнов. Учитывая летописное сообщение об отправке Владимиром своих людей в 987 году «испытать веру» приходивших к нему с предложениями о принятии ислама и христианства, можно утверждать, что Владимир Святославич отнесся к проблеме крещения Руси в высшей степени ответственно.
На Западе люди Владимира могли отметить, что возвышение Германии при Оттоне Великом не изменило принципа взаимоотношения Церкви и империи, теперь уже не Каролингской, а «Священной Римской», однако, что существенно, «германской нации». Церковь и государство составляли единое целое. Другое дело, что если Оттон I и его наследники видели это единство под защитой и водительством императора прежде всего как «управителя» и «защитника» Церкви, а равно и вождя всей западной части христианского мира, то в Риме не отступали от доктрины папы Николая I, утверждавшего, что «весь мир – Церковь», проповедуя этим тезисом принцип первенства священства над светской властью.
Впрочем, сколь бы ни был велик и легендарен при жизни Оттон I, но созданная им «Священная» империя была не та, что при Карле Великом – за императорской властью Людольфингов не стояла политически универсальная и вобравшая в себя без малого весь христианский мир запада империя Каролингов. В X веке универсальная христианская империя сохранялась не более чем в виде идеи. Никто из феодальных властителей Европы на закате романского средневековья в реальности не хотел такой «универсалии». Даже в самой Германии, сделавшей при Оттоне I мощные и далеко не безуспешные попытки возрождения империи, ее правители из-за противодействия местных могущественных княжеских кланов, из-за вечно готового к всплеску сепаратизма не смогли реализовать всего возможного потенциала. В отличие от Людольфингов, Карл Великий не имел близ себя политической силы, которая была бы хоть в какой-то мере соизмерима с его собственной. Его министериалы (в том числе и епископы с аббатами) являлись лишь его послушными «орудиями», они действовали не по своей воле, а лишь по приказанию и от имени императора, воплощая в жизнь его замыслы.
После кончины Карла Великого, во время великих мятежей IX века произошло не только максимальное ослабление императорской власти на Западе (а заодно и извращение имперской идеи и, наконец, гибель Каролингского имперского универсума), но и феодализация, в ходе которой бывшие министериалы, став феодалами-собственниками, стали и экономически, и политически независимыми, что пробудило в них неумеренные (но естественные) политические амбиции. Христианский средневековый мир в посткаролингскую эпоху быстро усложнился – высшей власти теперь противостояло множество различных сил, сложнейшим образом друг другу соподчиненных. И комбинации этих сил могли быть исключительно сильными! Игнорировать их центральная власть не могла; само ее существование целиком зависело от умения мгновенно ориентироваться в меняющейся обстановке, от способности искусно балансировать между коалициями и вовремя сталкивать их между собою. Оттон I, стремясь воспрепятствовать расширению феодальных владений своих вассалов, стал опираться на Церковь, положение которой, во всяком случае, в Германии, всецело (из-за инвеституры) пребывало в зависимости от императора. Оттон I много преуспел в том, чтобы усилить именно политическое влияние епископов на жизнь созданной им империи. Но и право назначения епископов (инвеститура), и их материальное благополучие, и мера их политической власти – все зависело от императора.
Став активными фигурантами в феодальном государстве, епископы, а вместе с ними и Церковь, оказались вовлеченными в феодальные распри. Причем в этих распрях Церковь была отнюдь не свободна в своей позиции, ибо зависимость епископата от государства определяла и их неизбежную «государственную» позицию. Это не только расшатывало авторитет Церкви, которой переставали доверять, как институции слишком «ангажированной», но и создавало напряженность внутри самой Церкви, так как далеко не все в епископате были довольны ролью хоть и «прикормленных», но несамостоятельных пастырей.
Была и еще одна проблема. «Привязанность» Церкви к германским императорам вызывала недовольство прочих государей. В конце концов, выбор римских пап, по идее свободный, в котором следовало руководствоваться положениями Григория Двоеслова, при Оттоне I стал полностью подконтролен воле императора, который настойчиво претендовал на право высшей юрисдикции над церковной иерархией. Папство же, в соответствии с иерократической доктриной Николая I, рассматривало себя, как власть не менее, а более универсальную, чем империя. Позиции Церкви и Оттоновской империи принципиально, коренным образом были отличны друг от друга. Конечно, «итальянская политика» германских императоров, их постоянные походы на юг от Альп, их вмешательство в хаос жизни в Риме какое-то время спасали папство, зашедшее в тупик при бездарных наследниках Николая I. Апофеозом кризиса папства стал короткий понтификат вопиющего по развращенности Иоанна XII. Вмешательство Оттона I в дела римской курии привело лишь к «чехарде» на папском престоле и к вооруженным столкновениям в Риме светских и церковных аристократов. Печальный, и для Западной церкви позорный, период «saeculum obscurum» продлится лет восемьдесят, до 1046 года. В это время безнравственность и жестокость дойдут, как представляется, до крайнего предела. Аресты понтификов, пытки, насильственные смерти, борьба партий, подкупы и предательства будут в эти годы в Риме нормой.
Сколь компетентен был Владимир Святославич в вопросах догматики на то время – сказать вряд ли возможно, но в вопросах политических его компетенция сомнений не вызывает. Вряд ли суровые романские храмы и прочая эстетика для него имели в вопросах религиозной ориентации хоть какое-то значение. Значение имело то, что императорская власть хоть и удерживалась регентшей Феофано, но была слабой, в церковной иерархии царил хаос, грозящий расколами. Церковные иерархи превращались в воинов, финансистов и политических деятелей. И вводить Русь в этот непредсказуемый по последствиям водоворот было опасно. Хотя в Византии тоже были часты конфликты между клиром и светской знатью, но эти конфликты, часто остро драматические
