Дохлый поглядывает на своих друзей из-за бара. Он заставляет этих ублюдков ждать. Но ему хочется убедиться, что легавые не устроили на них облаву. В противном случае эти чуваки могут ехать сами.
— Ссуди меня червончиком, цыпка, — просит он Молли, хорошо помня, что в «адидасовской» сумке лежит его доля — три с половиной куска. Но это же наличка. А она всегда течёт, как вода.
— Вот, на, — Дохлого трогает то, как беспрекословно Молли выполняет его просьбу. Затем он с некоторой горечью оценивает содержимое её кошелька и мысленно клянет себя за то, что не попросил двадцатки.
— Клёво, крошка… ну ладно, оставляю тебя на твоих подружек. — Дымок машет рукой. Он треплет её курчавые волосы и целует её, на этот раз — едва касаясь губами щеки.
— Позвони мне, когда вернёшься, Саймон, — кричит она ему вдогонку, видя, как его худое, но крепкое тело вприпрыжку убегает от неё. Он оборачивается.
— Ты просто хочешь задержать меня, крошка. Береги себя, — он подмигивает ей и одаривает открытой, радостной улыбкой, а потом отворачивается.
— Ебанутая блядюга, — ворчит он еле слышно, а на его лице застывает презрительная гримаса. Молли была дилетанткой, и ей не хватало цинизма, для того чтобы играть в эту игру. «Абсолютная жертва», — подумал он со странной смесью жалости и презрения. Он повернул за угол и побежал к остальным, вращая головой из стороны в сторону и пытаясь учуять присутствие полиции.
Его не особо обрадовало то, что он увидел, когда они собрались садиться в автобус. Бегби материл его за то, что он опоздал. С этим козлом надо было всегда быть на стрёме, но когда ставка была так высока, как сейчас, это означало, что он начнёт выделываться ещё больше обычного. Он вспомнил о придурковатых планах насилия, которые Бегби вынашивал на импровизированной вечеринке вчера вечером. Из-за его характера все они могли загреметь за решётку на всю оставшуюся жизнь. Второй Призёр был в прогрессирующей стадии опьянения: то ли ещё будет. А вдруг у этого «синяка» развяжется язык ещё до того, как они прибудут на место? Если он не помнит, где находится, то какого хера он должен помнить, что он говорит? «Ёбаный халявщик», — думает Дохлый, и по его телу пробегает нервная дрожь.
Но больше всего Дохлого беспокоит состояние Картошки и Рентона. Они явно удолбаны по самые яйца. Эти ублюдки вполне могут всё пересрать. Рентон, который перестал колоться задолго до того, как нашёл себе работу в Лондоне, и теперь вернулся обратно, не смог устоять перед колумбийским чистяком, который им подогнал Сикер. «Вот это вещь, — убалтывал он, — у эдинбургского торчка, привыкшего к дешёвому пакистанскому героину, такой приход бывает только раз в жизни». Картошка вмазался, как всегда, за компанию.
Ох, уж этот Картошка. Дохлого всегда поражало его умение без особых усилий превратить самое невинное времяпрепровождение в махровый криминал. Даже в утробе своей матери Картошка был не зародышем, а полным набором скрытых наркотических и личностных проблем. Он мог бы привлечь внимание полиции, выбив солонку из рук шеф-повара. «Какой там Бегби, — подумал он, — если кто и спалит хату, так это Картошка».
Дохлый сурово посмотрел на Второго Призёра. Эту погремуху ему дали за то, что он всегда по пьяни лез драться, хотя это для него плачевно заканчивалось. Любимым видом спорта Второго Призёра был не бокс, а футбол. В школе он был международной звездой Шотландии с поразительными способностями и в шестнадцать лет ездил на юг играть за «Манчестер Юнайтед». Хотя уже тогда у него были задатки алкоголика. Второй Призёр умудрился заключить с этим клубом контракт на два года, а потом его вытурили обратно в Шотландию. Это было одно из невоспетых чудес футбола. Принято считать, что Второй Призёр растратил свой огромный талант. Но Дохлый понимал более суровую истину. Второй Призёр был конченым человеком: если рассматривать его жизнь в целом, то не алкоголизм стал его роковым проклятием, а скорее футбольный талант был лишь незначительным исключением из правила.
Они по очереди садятся в автобус. Рентон и Картошка двигаются, как трансформеры. Они сбиты с толку всеми этими событиями не меньше, чем ширкой. Они везли большую партию товара и собирались отвиснуть в Париже. Им оставалось только перевести всю дрянь в твёрдую валюту — об этом позаботится Андреас в Лондоне. Однако Дохлый поздоровался с ними, как с кухонной раковиной, наполненной грязной посудой. Он явно был не в духе, но считал, что житейские неприятности надо переживать вместе.
Когда Дохлый садился в автобус, его кто-то позвал по имени:
— Саймон.
— Только не эта блядь, — выругался он шёпотом, а потом заметил молоденькую девушку. Он крикнул: — Франко, займи мне место, я щас вернусь.
Занимая ему место, Бегби испытывает ненависть, смешанную с мучительной ревностью, видя, как молодая девушка в синей куртке с капюшоном держит Дохлого за руки.
— Этот мудак со своими ёбаными пиздами попалит, на хуй, нас всех! — ворчит он на Рентона, который кажется отрешённым.
Бегби пытается рассмотреть фигуру девушки сквозь куртку. Раньше он от неё тащился. Он фантазирует, что бы он с ней сделал. Он отмечает, что без макияжа её личико даже красивее. Ему трудно сосредоточить внимание на Дохлом, но Бегби видит, что уголки его рта опущены, а глаза широко открыты в притворном простодушии. Беспокойство Бегби растёт, и он готов уже встать и силком затащить Дохлого в автобус. Но как только Бегби вскакивает с сиденья, он видит, как Дохлый возвращается в салон, и мрачно вперяет взгляд в окно.
Они садятся в конце салона, рядом с туалетом, откуда уже воняет свежей мочой. Второй Призёр забил заднее сиденье для себя и своего багажа. Картошка и Рентон сели перед ним, дальше — Бегби и Дохлый.
— Это была дочурка Тэма Макгрегора, Дохлый, да? — Рентон идиотски скалится, просовывая лицо между двумя подголовниками.
— Ага.
— Он до сих пор доёбывается к тебе? — спрашивает Бегби.
— Чувак взъелся на меня за то, что я трахнул его потаскушку-дочь. А сам строит из себя жеребца перед каждой пиздёнкой, бухающей в его говённом баре. Ёбаный лицемер.
— Я слыхал, он навалял тебе в ёбаных «Фиддлерсах». Говорят, ты насрал полные штаны, блядь, — издевается Бегби.
— Хуй тебе в рот! Кто тебе такое сказал? Этот мудак говорит мне: «Если ты хоть пальцем её тронешь…» А я говорю: «Пальцем? Да я продаю её направо и налево уже несколько месяцев, сукин ты сын!»
Рентон спокойно ухмыляется, а Второй Призёр, который, на самом деле, ничего не слышал, ржёт во всю глотку. Рентон ещё не настолько ужрался, чтобы полностью отказаться от роскоши человеческого общения. Картошка не говорит ничего и только корчится, когда его хрупкие косточки всё сильнее сдавливают тиски ломок.
Бегби не верится, что у Дохлого хватило смелости нахамить Макгрегору.
— Пиздёж. Ты б никогда не стал разбираться с этим чуваком, блядь.
— Пошёл ты к ёбаной матери! Со мной был Джимми Басби. Этот мудак Макгрегор засрал перед Бомбомётом. Он дрищет перед всеми Кэши. И ему меньше всего хотелось, чтобы эта семейка устроила пизделку в его баре.
