и Корней продолжил путь к перевалу. Лесистые холмы сменялись болотистыми, поросшими брусникой и клюквой низинами.
На второй день Анюйская долина, входя в горы, стала сужаться. Там, где скальные берега сходились почти вплотную, река с грозным перестуком гремела угловатыми камнями – вода еще не успела их обтесать. По берегам влажно поблескивали толстые, намороженные за долгую зиму наледи. От них веяло холодом. На смену ивам и березкам пришли лиственницы и куртинки ползучего стланика. Болота окончательно исчезли.
Если уклон русла был особенно резким, разогнавшаяся вода образовывала крутые, стоячие волны: вода несется, а волна стоит на месте. Весьма странная, можно сказать, противоестественная картина. На поворотах речка с яростным ревом, что есть силы, била то в одну гранитную стену, то, круто изогнувшись, в другую.
Чем выше в горы, тем угрюмей ущелье. Вот уже и деревца исчезли. Кругом только чахлые пучки травы, мхи да лишайники. Лишь в одном тесном кармане промелькнула изувеченная ветрами и стужей лиственница, подернутая зеленью только что вылупившихся хвоинок. Отчего казалось, будто она окутана зеленым дымом. А вот снежников и наледей все больше.
Неожиданно сзади раздались глухие удары. Корней обернулся: с гольца, оставляя пыльный шлейф, катилось несколько крупных камней. Подпрыгивая, они пронеслись через тропу в том месте, где только что проехала упряжка.
Там, где в Малый Анюй впадает крупный приток Пагынден, скитник остановился и, рассматривая вязь горных хребтов, долго размышлял, куда идти. То ли на северо-восток по тесной, зато не такой крутой долине Пагындена, то ли четко на восток по руслу Анюя. Поскольку его исток вел к высоченному, сияющему снежными шапками хребту, Корней остановил выбор на Пагындене. То что выбор был правильным, вскоре подтвердил и помет перегоняемых кочевниками оленей.
Проехав километра три от развилки, он услышал впереди ровный гул. Так мог шуметь только водопад. А вот и он в облаке влажной пыли! Русло разрывал десятиметровый уступ. Река, падая в водобойный котел, щедро орошала береговые скалы.
Корней тормознул упряжку и минут пять любовался красотой жемчужной ленты, а перед глазами у него стояла Глухоманка с ее водопадами. Сквозь поредевшую в какой-то момент влажную завесу он разглядел прижавшегося к скале горного барана с мощными круто закрученными рогами. Похоже, круторог тоже засмотрелся на водопад. Заметив собак, развернулся и, с необычайной ловкостью прыгая с уступа на уступ, скрылся в скалах.
После падуна тропа пошла круто вверх. Здесь склон хребта скалился причудливыми останцами, покрытыми накипями чешуйчатых лишайников салатного, желтого и черного цветов. Последние пучки травы и кустики камнеломки, хоть как-то облегчавшие скольжение нарт, исчезли.
Крутизна отнимала много сил, мельчила шаг собак. И остатки наледей замедляли ход. А скатившиеся на тропу камни и вовсе заставляли останавливаться, чтобы расчистить проезд. Корней в который раз радовался тому, что полозья подбиты железом, иначе они были бы уже измочалены о камни.
Вдобавок, совершенно некстати, посыпал холодный дождь, переходящий по мере подъема в снег. Несмотря на это мокрые, взъерошенные лайки, вывалив дымящиеся паром языки, добросовестно тянули нарты. Стараясь помочь им, Корней все чаще шел рядом, держась за баран.
Внезапно неутомимая Зайка на ходу повалилась. Корней подбежал поднять ее, но собака была мертва. Смерть лайки сильно расстроила скитника. Псы тоже приуныли. Зайка была из тех, кто ни на минуту не позволял себе перевести дух. Тянула и тянула. Судя по тугому брюху, она была беременна.
Заложив тело камнями, Корней поднял немного передохнувших собак.
На склонах зачернели зевы пещер. Одна из них выходила прямо к тропе. Чтобы дать лайкам возможность перекусить и хоть немного обсохнуть, скитник завернул в нее.
В просторном гроте было холодней, зато сухо и безветренно. Волнистые натеки на стенах покрывала пушистая изморозь. С низкого свода свисали ребристые сосульки рыжеватого цвета. В углу таращился темными провалами глазниц череп оленя. Судя по консервным банкам, обрывкам веревок и разбросанным костям, люди останавливаются здесь часто.
Корней раздал собакам корм и участливо потрепал каждую. Те в ответ довольно жмурились и, глядя на него с безмерной благодарностью, норовили лизнуть руки. Внимание и ласка хозяина для собаки – лучшая награда за ее нелегкий труд.
Не стала есть одна Пурга: все пыталась освободиться от шлейки. Ей это никак не удавалось и она, жалобно скуля, просила Корнея помочь. Высвободив собаку, скитник постелил ей брезент – знал, что вот-вот ощенится. Действительно, через час возле нее лежали два щенка. Один из них мертвый.
Корнея прибавка обрадовала: в пути уже потерял двоих. Еще он надеялся, что щенок от Бороя со временем может стать вожаком.
У Пурги сразу пробудился волчий аппетит. Съев ползайца, она взглядом поблагодарила Корнея. Тот переложил щенка с мамашей на нарты и, переждав мокрый снег, вывел упряжку на тропу, где сразу «потонули» в сплошном молоке. По всей видимости, горы накрыло влажное нутро облака. Лайки, с трудом различая выбеленную снегом тропу, понуро тащились к перевалу. Всегда активный Борой и тот сник – видимо, надсадился, работая за двоих. Уловив слабину вожака, остальные тоже стали халтурить. И тут неожиданно для Корнея инициативу на себя взяла миниатюрная трудолюбивая, но малосильная, с остренькой мордочкой и умными глазками, рыжая Белка. В какой-то переломный момент ее как будто кто подстегнул. Она стала работать с упоением и время от времени подзадоривала других визгом. Пристыженные ее бойцовским поведением собаки оживились, потянули резвей.
Корней, дабы поддержать этот запал, невзирая на постреливающую культю, слез с нарты. Тут тропу некстати перегородила мощная наледь. Вот когда пригодился топорик, подаренный Арсением. Чтобы не соскользнуть в пропасть, Корней принялся подрубать им лед. Выровняв проезд, осторожно тронулись. Однако полозья, подбитые железом, все равно скользили. Не спасал даже остол. Пришлось, чтобы нарту не стянуло, прорубать канавку
