Прости, Несси.
Я тебя знаю. Я тебя вижу. Я тебя чувствую.
Я без тебя умру.
* * *
Всё же встретиться с отцом на нейтральной территории — вариант более приемлемый. Видеть его в пентхаусе, который принадлежит нам пополам, или лететь к нему в Вашингтон, как ещё недавно собирался, мне не хотелось. Особняк Bramshill Manor на Оушен Парквэй и квартира на улице Ферман тоже принадлежали не мне. И я задумался о том, чтобы дорвать всё, что нас ещё соединяло.
Я чувствовал, что его новоявленная родственная связь с Наоми заменила нашу с ним — истлевшую за годы неиспользования. Моя семья — это не мать и отец. Моя семья — это бабушка, которой больше нет, Маури и Рассел, ставшие самыми близкими. Экен и Джейк. Даже Аня и гувернантка Марина Чернова были мне ближе родителей.
Несси. Она тоже моя семья — я чувствовал это всеми фибрами души. Девочка, которая вычерпала из меня что-то ненужное и наполнила собой, соединила свой кровоток с моим, сшила мышцы, и теперь они, растягиваясь на разделявшее нас расстояние, как застарелая зубная боль изматывали потребностью ощущать тепло её нежного тела, чувствовать её каждой мембраной и костью, сжимать её и проникать глубоко, настолько, чтобы растворяться в ней, становиться животворящим океаном. Наверное, вот так и ощущается вторая половинка.
И рядом с моей девочкой не может быть такой грязи, как моя мать и отец с Наоми. Поэтому встретиться с ним я согласился в ресторане отеля.
— Здорово, сын, — протянул он мне руку и встал из-за столика навстречу.
Наоми была тут же, блистала бриллиантами и поумерившейся похотью в глазах — всё же моя девочка её остудила.
— Досадное недоразумение, — сел я за столик напротив них, проигнорировав жест отцовского приветствия. — Обойдёмся без сантиментов, — приступил сразу к делу и повернулся к мачехе: — Девочки направо.
Герман прищурился.
— Я не нуждаюсь в твоём одобрении, сын.
— А я его и не выказывал, Герман, — откинулся на спинку стула и смерил его женщину тяжёлым взглядом.
Конгрессмен всё-таки принял правильное решение:
— Прогуляйся по бутикам, дорогая, купи что-нибудь блестящее и дорогое. Мы закончим через… — он посмотрел на свои часы.
— Десять минут. Нам нечего обсуждать.
— Я хотел просто повидаться, Никита…
— Значит, мы закончим уже сейчас. Если у тебя всё — я вернусь к делам.
— Что за девочка была с тобой в ресторане Наоми?
— Тебя это не касается.
— Я был бы рад невестке.
Я усмехнулся:
— Меня пугает и настораживает твоя радость.
Герман выпрямился на стуле и несколько секунд помолчал.
— А это не касается тебя, сын.
— Я тоже так решил. Ни мать, ни отец меня больше не касаются. Жаль, что я не могу выдрать из себя ваши е***чие гены, но я могу выдрать тебя из своей жизни. Тебя не очень-то там и было, так что разница незаметна. Я помню чей бизнес веду — проблем не будет, но все дела только через адвокатов. Всего хорошего.
Я собрался уходить, но конгрессмен пригвоздил меня к стулу:
— Я должен вернуть глаз ягуара…
* * *
Встреча с отцом в итоге заняла больше часа, а то, что я узнал, походило на дурной фантастический триллер, но странным образом крутилось вокруг тотема, похожего на тот, что мне привёз Джейкоб — одноглазую голову ягуара. Я слушал, скептически поджав губы, но, вернувшись в номер, достал подарок самбо, уставился в чёрный глаз и вспомнил ещё один сон…
…Лапы мягко вминают влажную после затяжного дождя траву, смывая запахи и приглушая резкие крики обезьян. Приближается первая луна после последней удачной охоты, и нюх ведёт по тропе на водопой — капибары прошли по ней недавно. Густая сельва скрывает меня и крупного каймана. Пригибаюсь рядом с тропой, касаясь пустым брюхом мокрой подстилки…
Резкий всплеск, и спугнутая добыча шарахается по тропе. Рывок, и челюсти смыкаются, с хрустом ломая череп, мгновенно и милосердно забирая жизнь капибары. На языке растекается…
…вкус крови от прокушенной губы. Я дёрнулся в кресле и уронил череп на колени, хватаясь за рот и вытирая вязкую тёмную струйку. Ощущения ошеломляюще яркие, сердце билось как после мощного рывка, тело до сих пор напряжено, а руки и ноги будто только что ступали по мокрой траве.
Я ещё несколько минут приходил в себя, тяжело дыша. Рубашка липла к телу, будто насквозь промокла, на лбу выступил пот.
— Твою мать… Двадцать восемь лет прошло… и опять…
Убрал голову в рюкзак и сдёрнул с себя одежду. Только вырядился в костюм, собираясь после встречи с Германом ехать в онкоцентр, но сейчас не оставляло чувство, что вымок под тропическим ливнем и вымазался в крови убитого животного. И, облизывая прокушенную губу, не мог отделаться от мысли, что вот прямо сейчас где-то в джунглях Амазонки чёрный ягуар насыщается ещё тёплой плотью…
— Чёртов самбо…
Глава 25. Бери выше!
Игрушки всё те же, только масштабы больше.
Корал Гейблс показался мне очень цельным городком. Нью-Йорк на его фоне виделся палатой умалишённых с маниями и величиями, с маниакальными навязанностями и депрессивными психозами. А здесь царила спокойная жизнерадостность. Это место очень подходило Экену. Во всём здесь чувствовалась лёгкость, краски казались ярче, а воздуха было больше.
— Этот городок распланировал всего один человек — основатель Джордж Меррик. Строительство началось с отеля «Билтмор», — рассказывал Экен, когда мы проходили мимо него. — В те времена он был самым шикарным и самым высоким зданием во Флориде. В нём побывали все звёзды и президенты, какое-то время жил Аль Капоне. Говорят, иногда возле лифта на тринадцатом этаже встречают приведение Томаса Уолша — его убили здесь в 1929 году…
Городок действительно не производил впечатления хаотично застроенного, всё в нём — скверы, площади, пешеходные дорожки — удобно и выверено, а средиземноморский стиль отеля «Билтмор» продолжался в каждом доме и даже в названиях улиц и зданий, будто основатель подготовил архитектурные проекты на столетие вперёд, а местные застройщики и власти придерживались его плана.
— …Сейчас при отеле работает Академия кулинарного искусства, — закончил рассказ о главной достопримечательности города Экен.
— Вы там учились?
— Нет, дочка, что ты! — добродушно заулыбался мужчина. — Её открыли только в 2009 году. Иногда мне кажется, я всегда умел готовить, но чтобы работать, получать образование всё-таки пришлось — самоучкам в наше время уже не доверяют. Я учился в самой старейшей и легендарной школе «Le Cordon Bleu» в американском кампусе. До работы у Соломатов работал шеф-поваром здесь, в небольшом кафе. Идём, как раз там и посмотрим открытие клиники — Никита будет выступать.
