Но тут у меня возникло еще одно предположение, более страшное, ибо оно было более вероятным: негр мог попросту спать! Более вероятное потому, что ночь была для него днем, а день — ночью. По ночам он выбирался из своего убежища, бродил по лесу, охотился, а днем прятался в дупле и спал.
«О Боже! Неужели он в самом деле спит и не слышал моего сигнала?» — в ужасе спрашивал я себя.
Следовало бы повторить сигнал, хотя я и понимал, что, если предположение мое верно, он все равно меня не услышит. Негр спит, как залегший в берлогу медведь, его и пушками не разбудишь. Как же мог я надеяться разбудить его своей жалкой дудкой, тем более что птичий концерт все продолжался?
— А если Габриэль и услышит, — обратился я к Авроре, — вряд ли он отличит мой свисток от… Боже милостивый!
Это восклицание сорвалось у меня помимо моей воли, и я не успел договорить начатой фразы. Протяжный и полный значения звук, который я услышал сквозь птичий гомон и, услышав, тотчас узнал, был заливистый лай собаки, идущей по следу, Я нагнулся и прислушался. Вот опять! Эту мелодию ни с чем не спутаешь. Недаром у меня слух охотника и я не раз наслаждался этой музыкой.
Но этот лай отнюдь не казался мне музыкальным. Он звучал, как крик мести, как грозное предзнаменование гибели.
Я уже не помышлял о том, чтобы повторить сигнал. Даже если негр меня услышит, будет уже поздно. Отшвырнув тростинку, как бесполезную игрушку, я привлек к себе Аврору и, поставив ее за собой, выпрямился во весь рост и повернулся к берегу. Снова прокатившийся по лесу заливистый собачий лай прозвучал на этот раз так близко, что я невольно нагнулся, думая увидеть пса.
Ждать пришлось недолго. В сотне метров зеленели заросли тростника. Я заметил, как тростник зашевелился. Верхушки заколыхались, полые стебли затрещали, клонясь под напором подминавшего их живого существа. Какой-то зверь продирался сквозь их гущу.
Но вот тростник заколыхался еще сильнее, последний ряд его подался, и я увидел то, чего ждал, — пегую рубашку огромной собаки! Одним прыжком она выскочила из зарослей, на мгновение замерла на открытом пространстве, потом, глотнув воздух, протяжно взвыла и понеслась вперед.
За ней выскочила вторая, потревоженный тростник сомкнулся за ними, и обе побежали в сторону поваленного дерева.
Кустарника здесь не было, поэтому я хорошо их видел. Несмотря на царивший вокруг полумрак, я даже разглядел их породу и масть: это были огромные ирландские борзые, так называемые дирхаунды, серо-черный и рыжий. По тому, как они приближались, видно было, что они хорошо натасканы, и натасканы не на оленей, а на людей. Ни одна охотничья собака не шла бы так по человеческому следу, как шли они по нашему.
Увидев собак, я сразу приготовился к схватке. Их величина, широкие и тяжелые челюсти, злобный вид указывали на свирепость этих тварей. Можно было не сомневаться в том, что они кинутся на меня, едва только заметят. Поэтому я вытащил пистолет и, ухватившись за ветку, чтобы удержать равновесие, ждал их приближения.
Я не ошибся. Добежав до поваленного дерева, собака приостановилась лишь на долю секунды, потом вскочила на ствол и побежала к нам. Она уже не принюхивалась к следу; я видел ее горящие яростью глаза и с минуты на минуту ждал нападения.
Если бы я готовился к этой встрече заранее и искал наиболее выгодной позиции, то и тогда не выбрал бы удачнее. Вынужденный приближаться ко мне по прямой, мой враг не мог метнуться ни вправо, ни влево, так что мне оставалось только твердой рукой направить на него пистолет и, когда нужно, нажать гашетку. Даже новичок, впервые взявший в руки огнестрельное оружие, и тот бы не промахнулся.
Гнев напряг мои нервы, в груди горело чувство беспредельного негодования, которое придало мне твердость стали. При мысли, что меня травят, как волка, я пришел в бешенство, но то было холодное бешенство.
Я выждал, пока морда собаки не оказалась на расстоянии нескольких дюймов от дула пистолета, и нажал гашетку. Собака рухнула в воду.
За ней почти вплотную следовала вторая. Не дожидаясь, когда облако дыма рассеется, я прицелился и снова нажал гашетку.
Добрый мой пистолет не подвел меня. За выстрелом я услышал громкий всплеск падающего в воду тела.
Собак уже не было на стволе. Одна свалилась направо, другая — налево, в черную воду озера.
Глава LXXIII. ОХОТНИК ЗА ЛЮДЬМИ
Собаки упали в воду — одна была убита наповал, другая тяжело ранена. Но эта собака уже была обречена: пулей ей перешибло ногу, и хотя она судорожно билась в воде, пытаясь выплыть, это ей никак не удавалось. Через несколько минут она камнем пошла бы ко дну, но, как видно, ей не суждено было утонуть. Рок уготовил ей иную кончину, и предсмертный вой ее пресекся довольно необычным образом.
Визг собаки — сладчайшая музыка для аллигатора. Для него собака — самая лакомая добыча, и, услышав вой гончей или даже простой дворняжки, он готов проплыть любое расстояние.
Натуралисты объясняют это любопытное явление иначе. Они утверждают — и это в самом деле соответствует истине, — что вой собаки имеет отдаленное сходство с криком молодого аллигатора, и взрослые кидаются на этот вой якобы по двум причинам: самка — чтобы защитить свое детище, а самец — чтобы его пожрать.
Наблюдение это еще оспаривается наукой, одно лишь неоспоримо — аллигатор никогда не упустит случая полакомиться собакой. Схватив добычу страшными челюстями, он утаскивает ее в свои подводные владения. При этом он действует с такой жадностью, которая красноречиво говорит о том, что собачье мясо и впрямь его любимое блюдо.
Поэтому я нисколько не удивился, когда с полдюжины этих гигантских пресмыкающихся вдруг вынырнули среди темных стволов деревьев и быстро поплыли к раненой собаке.
Они устремились к тому месту, откуда слышался непрерывный визг, окружили барахтающуюся борзую плотным кольцом и ринулись на свою жертву.
Стая акул и та уступила бы им в проворстве. Удар хвостом одного из аллигаторов пресек вой пса, три или четыре пары грозных челюстей одновременно щелкнули, последовала недолгая борьба, потом длинные костлявые головы разомкнулись, и чудовища поплыли в разные стороны, каждое унося в зубах по куску. Только несколько пузырей да красная пена, выступившая на чернильной поверхности воды, указывали место, где еще недавно билась собака.
Примерно такая же сцена разыгралась и по ту сторону поваленного дерева — озеро здесь едва достигало нескольких футов глубины, и на дне было хорошо видно тело убитой собаки. Три или четыре аллигатора, приблизившихся к дереву с этой стороны, заметили собачий труп и, кинувшись вперед, разделались с ним так же ловко, как их сородичи с другим псом. Пара ирландских борзых исчезла в пасти этих прожорливых тварей быстрее, чем крошка хлеба, брошенная в стаю голодных пескарей. Но как ни поразительно было это зрелище, я почти не обратил на него внимания. Мысли мои были заняты другим.
После выстрела я продолжал стоять на поваленном дереве, устремив взгляд в ту сторону, откуда появились собаки.
