Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
В эту гостиную Бет явилась в сопровождении эскорта из двух советских женщин, обменялась рукопожатием со всеми шахматистами, и они сидели в такой компании уже полчаса. Накануне ночью, лежа на кровати в огромном и странном номере отеля, она слушала, как где-то капает вода, и не могла заснуть, поэтому встала и полностью оделась в половине восьмого, так что уже успела вспотеть в своем дорогом, темно-синем, сшитом на заказ платье, а нейлоновые чулки противно липли к ногам. Бет чувствовала себя здесь ужасно неуютно – всякий раз, когда она пересекалась взглядом с кем-то из мужчин, они ей улыбались, и она сама себе казалась ребенком, который вынужден играть социальную роль взрослого. И еще у нее болела голова. Надо было сразу попросить у директора турнира аспирин.
Наконец директор закончил выступление, и мужчины встали. Бет тоже вскочила, так что чашка звякнула о блюдце – сразу подошел обслуживавший гостей официант в белой косоворотке, чтобы чашку с блюдцем забрать. Боргов, взглянувший на Бет один-единственный раз в самом начале, когда небрежно пожимал ей руку, прошел мимо, не обратив на нее никакого внимания. Он направлялся к двери, которую открыл директор, и остальные шахматисты последовали за ним. Перед Бет шел Шапкин, позади – Хельстрём. В застеленном коврами коридоре ее догнал Лученко.
– Я очень рад, что вы здесь, – сказал он. – Жду не дождусь нашей с вами партии.
У него были длинные седые волосы, как у какого-нибудь дирижера оркестра, и серебристо-серый галстук, безупречно завязанный на накрахмаленном белом воротничке. Русский шахматист смотрел на Бет с искренней симпатией.
– Спасибо, – сказала она.
Ей попадались статьи о Лученко еще в средней школе. «Шахматное обозрение» писало о нем с благоговением, которое Бет и сама испытывала сейчас. Тогда он был чемпионом мира по шахматам, но несколько лет назад уступил это звание Боргову в длительном матче.
Они долго шли по коридору, прежде чем директор турнира остановился перед дверью и открыл ее. Боргов вошел первым, остальные потянулись за ним.
Они оказались в помещении, похожем на вестибюль, с еще одной дверью в дальнем конце. Из-за второй двери доносился приглушенный гул, а когда директор распахнул ее, шум стал громче. В проеме был виден только край темного занавеса, но когда Бет ступила за порог и огляделась, у нее захватило дух. Они оказались в огромном зрительном зале, заполненном людьми. Вид открывался, как со сцены Радио-Сити-Мьюзик-холла: ряды кресел тянулись вдаль на сотни ярдов, и даже откидные сиденья в проходах были заняты зрителями, которые оживленно беседовали. Как только шахматисты вышли по красной ковровой дорожке на сцену, разговоры в зале тотчас смолкли, все взгляды устремились на них. Над партером находился широкий балкон, задрапированный алой тканью, и оттуда на участников турнира тоже смотрели десятки людей.
На сцене стояли четыре широких стола, все новые, блестящие лаком; на них лежали большие шахматные доски с уже расставленными фигурами. Справа от лагеря черных рядом с каждой доской стояли крупные шахматные часы в деревянном корпусе; справа от белых – пузатый графин с водой и два стакана. Вертящиеся кресла с высокими спинками разместили таким образом, чтобы зрители из зала видели шахматистов в профиль. Позади столов несли вахту арбитры в белых рубашках с черными галстуками-бабочками, а у них за спиной стояли большие стенды с изображением шахматных досок и с плоскими фигурами в начальной позиции. Освещение было яркое, но не слепящее – свет на столы падал от люстр под потолком.
Директор турнира, улыбнувшись Бет, взял ее за руку и вывел на середину сцены. Притихшая аудитория замерла в ожидании. Он подошел к микрофону и заговорил по-русски – Бет разобрала слова «шахматы», «Советский Союз» и собственное имя: Элизабет Хармон. Внезапно грянули аплодисменты – искренние, радостные, оглушительные; Бет физически ощутила тепло и симпатию, исходившие от зрителей. Директор проводил ее к крайнему столу и усадил за черные фигуры. Дальше он одного за другим кратко представил остальных иностранных участников, и те тоже получили свою порцию жарких аплодисментов. Настала очередь советских шахматистов, вперед выступил Лаев. Ему рукоплескали еще громче, а когда зрителям кланялся последний, Василий Боргов, в зале поднялась настоящая овация.
Первым соперником Бет был Лаев. Он сел напротив нее, когда аудитория начинала приветствовать Боргова, и Бет украдкой его разглядывала, пока не стихли аплодисменты. Лаеву было лет двадцать пять, на худощавом молодом лице застыла напряженная улыбка, брови досадливо сошлись на переносице, тонкие пальцы в течение всей овации неслышно барабанили по столу.
Как только аплодисменты наконец стихли, директор турнира, раскрасневшийся от волнения, приблизился к столу, за которым Боргов играл белыми, и сам запустил его часы. Затем он перешел ко второму столу и сделал то же самое. У крайнего стола директор многозначительно улыбнулся обоим соперникам и решительно нажал на кнопку над циферблатом Бет, начав отсчет игрового времени Лаева.
Виктор Лаев чуть слышно вздохнул и переставил королевскую пешку на четвертую горизонталь. Бет без колебаний выдвинула вперед пешку ферзевого слона, испытывая огромное облегчение от того, что теперь можно просто играть в шахматы. Фигуры на доске были крупные и увесистые, они приносили утешение одним своим видом – каждая стоит точно по центру поля, строгая, с четкими линиями, идеально выточенная и отполированная. Доски были покрыты матовым лаком и украшены медной окантовкой по периметру. Кресло казалось солидным и устойчивым, но при этом мягким и комфортным. Бет с удовольствием устроилась на нем поудобнее и увидела, как Лаев делает следующий ход: королевский конь на третье поле слона. Она подняла ферзевого коня, наслаждаясь приятной тяжестью фигуры в руке, и опустила его на третье поле ферзевого слона. Лаев сыграл пешкой на четвертое поле ферзя – Бет сбила ее своей пешкой и поставила на стол справа от часов. Арбитр, поворачиваясь к ним спиной, воспроизводил каждый ход на демонстрационном стенде. Бет еще ощущала напряжение в шее и плечах, но потихоньку начинала расслабляться. Да, она в Советском Союзе, и многое здесь кажется странным, но шахматы остаются шахматами.
Стиль игры Лаева она изучила по партиям в турнирных бюллетенях и не сомневалась, что если на шестом ходу ее пешка займет четвертое поле короля, соперник применит вариант Болеславского, развив коня на третье поле слона, и затем проведет рокировку на королевском фланге. Именно так он сыграл дважды – против Петросяна и против Таля в 1965 году. На важных соревнованиях шахматисты порой применяли новые, неожиданные комбинации, специально готовили их заранее, обдумывая неделями, но Бет подозревала, что русские не станут так уж стараться ради победы над ней. Русские полагали, что она играет примерно на том же уровне, что и Бенни Уоттс, а шахматисты масштаба Лаева не стали бы тратить много времени на подготовку к партии с Бенни. Бет не была сильным соперником по их стандартам; необычным в ней было только одно – пол. Необычным, но не уникальным для шахматного мира в СССР – здесь уже прославилась Нона Гаприндашвили[81], и хотя пока она еще не достигла уровня, необходимого для участия в таком турнире, раньше ей неоднократно доводилось играть со всеми этими русскими гроссмейстерами. В общем, Лаев рассчитывал на легкую победу. Он развил коня и рокировался, как Бет и предполагала. Она порадовалась, что не зря потратила последние полгода на изучение чужих партий – приятно, когда знаешь, чего ждать от соперника, – и тоже сделала рокировку.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
