— Замечательно. Тогда прошу вас объяснить, почему все-таки в вашем голосе столько озабоченности? — требовательно произнес Горов, желая дознаться до сути дела.
Офицер-торпедник ответил не сразу, но наконец произнес:
— Видите ли, тут стоит приложить ладошку к стали, и заметно становится: какое-то странное подрагивание...
— Вибрация от двигателей.
Громкоговоритель-пищалка поперхнулся, потом голос офицера из торпедной медленно проговорил:
— Никак нет. Что-то еще. Не знаю только что это. Но зато знаю: раньше такого не было. Думаю...
— Что вы думаете?
— Виноват.
— Я у вас спрашиваю, что вы там думаете, — еще требовательнее заговорил Горов. — Давайте выкладывайся начистоту. Итак, что вы думаете насчет этой дрожи в стали, к которой вы прикладываете руку? Отвечайте.
— Давление.
Горов хорошо видел, что все члены экипажа, ставшие свидетелями разговора, потому что должны были в это время находиться в рубке управления, распрощались с проснувшейся было надеждой, пусть робкой. Но офицеру из торпедной он сказал:
— Давление? Как это вы можете ощутить давление через сталь? Я бы посоветовал вам не давать воли своему воображению. Никаких причин для паники я не вижу. Попрошу, однако, как можно бдительнее следить за обстановкой.
Офицер-торпедник явно рассчитывал на иной, более красноречивый отклик. И лишь мрачно сказал:
— Есть. Так точно.
Лицо Жукова исказил страх, но в выражении прочитывались еще и сомнения, и злость, целая гамма чувств, все из них легко распознавались и узнавались, и все были безрадостными. Первому помощнику следовало бы лучше владеть собой, иначе он никогда не выбьется в капитаны. Жуков проговорил так тихо, что Горову пришлось напрягать слух:
— Малюсенькое отверстие, размером с игольное ушко, ничтожная трещинка, толщиной в волос, и нас мгновенно расплющит.
И то правда. Ну, если это случится, то произойдет в какие-то доли секунды. Никто и не сообразит даже, что стряслось. Просто не успеет. По крайней мере, такую гибель можно счесть милосердной — уж очень она стремительна.
— Да все у нас будет нормально, — не согласился Горов.
Он увидел смущение в глазах первого помощника и понял, что тот опять мучается вопросом о верности, будучи озабочен тем, кому, собственно, он, Жуков, должен подчиняться. «Неужто я не прав?» — подумал Горов. Ему пришло в голову, что он, возможно, должен поднять «Погодина» метров на пятьдесят, чтобы снизить сокрушительное давление на корпус судна. И, естественно, оставить побоку хлопоты об ученых проекта Эджуэй.
А он думал о Никки.
Он достаточно жестко судил себя и вполне мог предположить, что очень даже может быть так, что желание спасти полярников станции Эджуэй могло превратиться в одержимость, что его просто обуяла мания, что это — поступок чисто личный, он как бы искупает личную вину, совершенно не думая о безопасности членов экипажа. Если это так, то, выходит, он не владеет больше собой, он — невменяем и недееспособен. Следовательно, не годится в командиры.
«Так что, мы все помрем — по моей прихоти?» — пытался разобраться в себе капитан Горов.
23 ч. 27 мин. За тридцать три минуты до взрыва
Спуск вдоль кабеля дальней связи, соединяющего подлодку с антенной наверху, выдался куда более трудным, обессиливающим даже, чем рассчитывал Харри Карпентер. Он не мог похвалиться хотя бы долей того опыта в обхождении с водой, которым обладали Роджер с Брайаном, хотя за долгие годы научной работы ему случалось несколько раз пользоваться аквалангом или аппаратом скуба, так что Харри думал, что знает, что его ждет. Он упустил из виду, правда, что аквалангист обыкновенно плывет по горизонтали, параллельно океанской поверхности или морскому дну: а тут приходилось спускаться головой вперед вдоль двухсотдесятиметровой линии связи, которая была перпендикулярна горизонтали, — видимо, из-за этого он так устал, думал Харри. Нет, все равно, усталость — необъяснима. В самом деле, он не видел никаких физических причин, которые бы ее оправдывали, но почему-то устал куда сильнее, чем во время любой из своих прежних подводных вылазок. Какой бы там угол спуска ни был, ясно, что под водой он весит значительно меньше, чем на суше, да еще на нем ласты, а они помогают вне зависимости от того, опускается ли аквалангист, или же плывет параллельно поверхности моря. Он подозревал, что усталость эта — психологическая, но отделаться от нее все равно не удавалось. Она изматывала, отнимала силы. Несмотря на свинцовые грузила, приданные водолазному снаряжению, приходилось — или это казалось? — преодолевать свою естественную плавучесть. Руки болели. Кровь стучала в висках, давила на глаза. И очень скоро Харри понял, что ему не обойтись без того, чтобы время от времени делать паузы. Пауза позволяла передохнуть и поменять положение тела на нормальное, головой кверху. Иначе он бы не смог сохранить равновесие. Нельзя было без передышек — в глазах так чернело, что становилось не так уж важно, что вся эта иссушающая и изматывающая усталость вкупе с усиливающей дезориентацией вызваны в основном чисто психологическими причинами.
То ли дело — Роджер Брескин. Он двигался во главе процессии, не прилагая, казалось, никаких усилий. Левая ладонь скользила по кабелю многоканальной антенны, в правой была лампа, а так как руки были заняты, продвижение обеспечивали ноги, мерно молотившие воду. Его техника продвижения не так уж существенно отличалась от приемов, пускавшихся в ход Харри, но у Роджера имелось такое преимущество, как мощная мускулатура, развитая регулярными упражнениями со штангой, гантелями и прочими тяжестями.
Ощущая, как плечи трещат, как затылок раскалывается и как все новые и новые ручейки боли струятся по телу, Харри пожалел, что не провел за последние двадцать лет столько же времени в спортзалах, сколько потратил его на свои упражнения могучий Роджер.
Через плечо он глянул назад, чтобы убедиться, что у Брайана и Риты все как полагается. Парень следовал за ним на расстоянии метра в четыре, выражение лица разобрать за маской было непросто. Из выпускного отверстия баллона с газом на спине Брайана извергались струйки пузырьков, слегка подкрашиваемых золотом, — из-за луча лампы, которую держал в руке Роджер. Но эти пузырьки очень скоро растворялись во мраке над головой. По Брайану, несмотря на все что свалилось на него за последние несколько часов, никак не было заметно, что он охвачен хоть каким-то беспокойством.
Позади Брайана виднелась, или скорее угадывалась, в отсветах лампы, которую держал плывущий за Ритой Джордж Лин, фигура Риты. Желтоватые лучи были слишком слабы, чтобы победить мутноватый мрак; в этом жутковатом, как в страшной сказке, но очень бледном свечении Рита выглядела всего лишь подрагивающей, словно бы готовой вот-вот исчезнуть, призрачной тенью. Временами тень эта становилась такой неотличимой от мутного фона и такой странной, что можно было подумать, что это — вовсе не человек, а какой-то неведомый обитатель полярных водоемов. О том, чтобы разобрать выражение ее лица, нечего было и думать, но Харри понимал, как она должна сейчас страдать — по крайней мере, душевные муки или, если угодно, психологические проблемы, ее терзающие, — должно быть, просто невыносимы.
