Феникс опять превратился в передатчик. Оружие-марионетка. И не может такого быть – я отказываюсь верить, что отец погиб, пока не увижу исчерпывающие доказательства. Если Ава врала, почему я должна верить ей сейчас? Вожаки, похоже, наобещали ей золотые горы и звезды с неба в придачу.
Из искр разгорается пламя, которого я от себя не ожидала. Вырвавшись из хватки Лонана, я бросаюсь прямиком на Феникса. Я пыталась быть осторожной, и куда это меня привело? Впившись в его слабую руку – ту, что с янтарным шприцем, – выворачиваю ее, пока игла не вонзается Фениксу в живот. Выцарапываю из второй руки смертоносный голубой шприц – даже отключаясь, Феникс до боли стискивает пальцы. Пока оружие у меня, оно не достанется Лонану.
Правда, Лонан еще сильнее хочет его заполучить. Он загоняет меня в угол, к панорамному окну, и бьет так, что я удивляюсь – почему ни череп, ни стекло, ни вселенная не разлетаются вдребезги? Кровокод чудом остается цел, но, наверное, ненадолго. Мне хватает скорости, чтобы ускользать, но Лонан вновь и вновь ловит меня.
Против меня – вся его мощь.
Весь его огонь.
И весь его гнев.
Направляю иголку подальше от себя – и от него, насколько такое вообще возможно. Я не желаю вкалывать ему сыворотку. Лонан уже перестал быть Лонаном… но я не хочу убивать его, зная, что где-то внутри него по-прежнему трепещет душа Лонана.
Но черта, проведенная на песке, может погубить и меня.
Понимаю это, когда Лонан выдирает шприц из моих пальцев.
Мы падаем, и я едва не расшибаю голову об пол.
Лонан нависает надо мной и встряхивает голубую сыворотку.
Я умоляю, лихорадочно ищу в его глазах хоть что-нибудь от того Лонана, которому всецело доверяю. Но его там нет. Последним, что я увижу в жизни, будет его безразличная улыбка, думаю я.
Игла опускается ниже.
И входит в эбеновую кожу. Пеллегрин каким-то образом сумел втиснуться между нами. Лонан отшвыривает Пеллегрина, как будто тот ничего не весит. Пелл отлетает к окну, и стекло наконец не выдерживает: по нему пробегает паутина трещин. Я откатываюсь дальше и обретаю свободу. Сколько же усилий приложил Пеллегрин? Он пошел на такую жертву ради меня?
Я осталась жива. Хотя не должна была.
Укол действует мгновенно. Вспоминаю спектакль со «смертью» Алексы. Сейчас передо мной разворачивается совершенно другая картина.
Остекленевшие, похожие на мраморные шарики глаза. Страшные, полные страданий хрипы. Скорченные, как ветки засохшего дерева, конечности.
Шприц подарил мне жизнь. Зато Лонан еще способен подарить мне смерть.
– Аварийный гидрозатвор активируется через десять секунд, – произносит ровный женский голос. – Соблюдайте правила безопасности. Зайдите за желтую линию.
Феникс и Касс лежат без сознания с нужной стороны, а меня, если я не сдвинусь хотя бы на дюйм, сейчас разрежет пополам… Пеллегрин находится у окна.
Впрочем, его уже поздно спасать.
– Пять, четыре, три… – считает голос. Сквозь паутину трещин просачиваются капельки воды – сюда жаждет попасть целый океан, и окно в любую секунду уступит его напору.
Я бросаюсь к двери, Лонан следует по пятам. Едва мы успеваем выбежать наружу, как затвор падает вниз, навеки отрезая от нас Пеллегрина и кровожадный поток.
89
Пеллегрин мертв.
Я должна думать о передаче кровокода и не привлекать к себе внимания, но вместо этого спасаюсь бегством от Лонана. Он исполнен решимости довести начатое до печального конца.
Выскакиваю из жилого отсека, лечу вперед, спрыгиваю на аквапоническую платформу. Листья хлещут по щекам, но я прибавляю скорость. Я намерена выбраться наружу. Наверное, подобные инциденты никогда прежде не случались. А если хоть какая-то опора не выдержит, то все зальет водой в считаные минуты.
Лонан не отстает. Я бегу вдоль желтой линии в вестибюль. Быстро преодолеваю расстояние по винтовой лестнице и одновременно молюсь, чтобы железные двери открывались автоматически. Только бы не напороться на их изящные, но острые выступы!
Двери, однако, распахиваются, но плавно и неторопливо. Я успеваю протиснуться, а Лонану приходится ждать. Хорошо, что у широких плеч и крепких мышц есть свои недостатки.
Набираю скорость, перепрыгиваю через ступеньку и оказываюсь в величественном приемном зале. Меня встречает лишь рояль. Разумеется, вожак и его уважаемый гость переждут хаос и останутся целехоньки. Лихорадочно кручусь, выискивая выход попроще, но ничего не нахожу. Вижу лишь вход в темный, запутанный лабиринт коридоров. Сунуться туда в одиночку – верная смерть.
Слышу шаги Лонана. Скоро он будет в зале. Шевелись, Иден… давай! Ты ведь хочешь жить!
Озираюсь по сторонам, думая, где бы спрятаться. Натыкаюсь взглядом на шестиугольник на полу: он находится возле огромного окна, из которого открывается романтический вид на пальмы и океан.
Систему безопасности разрабатывал Пеллегрин, и если внизу расположена подводная среда обитания, то аварийный выход должен быть именно здесь.
А если я ошиблась, то мой провал будет, по крайней мере, зрелищным.
Шестиугольник придает мне уверенности. Я несколько раз была свидетелем того, как Пеллегрин мастерски скрывал истину за пеленой иллюзии. Зал подсвечивают лампы – так мягко, что их можно принять за рассеянный солнечный свет.
Я делаю вдох и стремглав кидаюсь прямо в окно, готовая разбиться насмерть.
Но этого не происходит.
Стеклянная панель бесшумно отъезжает в сторону, и мне в лицо ударяет теплый соленый бриз.
Лонан быстр, но я опередила его. Наверное, ненадолго.
Тем не менее я и не подозревала, что в число моих достоинств входит скорость. Впрочем, раньше у меня не было такой мотивации выжить. Дышать больно, мышцы ног горят так, что я их почти не чувствую, но я продолжаю бежать по идеально ровной дорожке. Пальмы и цветы, которые я вижу боковым зрением, превращаются в расплывчатые пятна.
Дорожка внезапно обрывается, как будто вымостивший ее человек не ожидал, что остров может перейти в заводь.
Песок мешает мне. Но дело не только в нем – я само воплощение изнуренности. Лонан, который, в отличие от меня, имел возможность потренироваться – мне-то было негде, берег в моем родном городе заминировали, – с легкостью меня настигает.
Я падаю на песок, распластываюсь, не позволяю себя поднять обратно – я очень тяжелая ноша.
Стать таковой мне несложно.
За Берча. Эмму. За мой дом.
За все то время, когда я считала себя сиротой и когда в качестве утешения у меня была лишь кровь в пузырьке, пара зубов да потрепанная книжка.
За Пеллегрина, который умер ради меня.
