В конечном счете обращение к воинам оказалось совсем коротким.
— Приступить к высадке! — скомандовал Маниакис, на чем и закончил.
Самые пламенные речи, произносимые вдали от поля боя, не помогут выиграть войну. К тому же провозглашать великие цели после того, как империя потерпела немало сокрушительных поражений, казалось неуместным. Это самый верный путь приобрести славу безмозглого хвастуна либо, в лучшем случае, безрассудного, доведенного до отчаяния человека.
Собственно, он и был таким человеком, но пока не собирался никому об этом сообщать.
Остальные корабли также пристали прямо к берегу. Видессийские законы запрещали находившимся поблизости от столицы городам строить причалы в своих гаванях, чтобы основной торговый поток шел только через Видесс.
Моряки, воины и конюхи, действуя то лаской, то невнятными угрозами, начали выводить лошадей на берег. Едва ступив на прибрежный песок, животные принимались радостно взбрыкивать; они были рады покинуть такую неверную опору, как качающаяся, уходящая из-под ног палуба корабля. Маниакис не раз наблюдал подобное зрелище, когда кавалерии приходилось переправляться морем. На суше нет другого такого чудесного создания, как лошадь, но любое путешествие по воде превращает ее в капризную, непокорную тварь.
Он повернулся к Парсманию, сошедшему следом за ним с «Возрождающего»:
— Возглавишь авангард. Ты лучше остальных знаешь здешнюю обстановку, поскольку совсем недавно был здесь. Надеюсь, ты сможешь провести нас по безопасным местам и сумеешь вовремя подсказать, куда не стоит соваться.
— Надеюсь, что смогу, — ответил Парсманий. — Когда я пробирался в столицу, Цикаст еще продолжал удерживать Аморион; поэтому вся долина реки Аранд находилась под его контролем. Но если Аморион пал…
— Тогда мы окажемся в большей опасности, чем могли предположить, — закончил за брата Маниакис. — Видит Фос, империи уже грозят со всех сторон такие беды, что пустяк, подобный падению Амориона, вряд ли серьезно ухудшит положение вещей! — Он расхохотался.
Парсманий бросил на него какой-то странный взгляд. Пускай. Если ты Автократор, даже твой родной брат не станет ни с кем делиться своими подозрениями на тот счет, что у тебя началось размягчение мозгов.
Выстроившийся на берегу полк выглядел прекрасно. Шлемы и острия копий сверкали под лучами утреннего солнца; хлопали на ветру широкие плащи… Маниакис не сомневался, что его люди легко сокрушат равные и даже немного превосходящие силы макуранцев. Но вот беда: вражеские силы, ныне рыскавшие по западным провинциям, насчитывали куда более двух полков…
Парсманий удалился, чтобы принять под свое командование силы авангарда. Маниакис осмотрелся по сторонам в поисках человека, с которым можно было бы поговорить. Увидев Багдасара, он подозвал его:
— Даже если нам удастся объединить все силы империи в западных провинциях, этого недостаточно. Чтобы разбить макуранцев, необходимо создать новую армию.
— Да, но это нелегко, величайший, — ответил маг. — Враги наводнили здешние земли, и нам придется слишком часто вступать в сражения с ними, поэтому для набора рекрутов попросту не останется времени.
— Мне самому приходили на ум похожие мысли, — угрюмо признался Маниакис, — и нельзя сказать, чтобы от них становилось радостнее на душе. Но раз у нас недостаточно воинов-ветеранов и вдобавок мы лишены возможности привлечь новобранцев, что остается? Признать войну проигранной, так?
— Твои аргументы столь убедительны, что оспорить их мог бы только теолог или крючкотвор-законник. — Слова Багдасара заставили его владыку невольно фыркнуть. — Но пока плодородная во всех смыслах долина Аранд находится в наших руках, со временем можно рассчитывать на появление здесь новых рекрутов.
Уловив намек, Маниакис снова фыркнул:
— Хотелось бы, чтобы твои слова оказались правдой, но стать таковой они могут лишь в том случае, если нам удастся одержать, хотя бы несколько побед. А пока единственные новости, которые здесь слышали люди, достигшие возраста воина за последние семь лет, так это слухи от том, как тяжелая кавалерия Макурана в очередной раз разбила в пух и прах выставленные против нее силы империи. Трудновато будет найти желающих сгинуть без толку в пожаре проигранной войны.
— Тебе виднее, величайший, — склонил голову Багдасар. — Ты более мудр, чем любой из твоих подданных.
— В самом деле? — Маниакис даже глаза закатил. — Раз уж я так умен, то зачем пожелал стать Автократором? Первое, чему учится человек, натянувший алые сапоги, так это не доверять самым благородно звучащим предложениям, от кого бы они ни исходили. Поневоле начинаешь спрашивать себя, какую выгоду желает извлечь тот, кто их тебе предлагает.
— Ну, раз ты теперь смотришь на вещи так… — Багдасар замолчал. Когда Автократор позволяет себе циничные высказывания, окружающим самое время вспомнить об осторожности.
— Говори! — приказал Маниакис, прочитав мысли мага на его лице. — Ведь если я не буду знать, о чем думают мои подданные, то совершу гораздо больше ошибок. Что бы ты ни собирался сказать, я хочу это услышать!
— Слушаюсь и повинуюсь, величайший, — ответил Багдасар, вздохом давая понять, что повинуется без особого восторга. — Понимаешь, я хотел сказать следующее: если ты будешь искать в людях только плохое, без сомнения, найдешь то, что искал. И кончишь так же, как несчастный Ликиний.
— Н-да, — задумчиво пробормотал Маниакис. — Я помню, к чему он пришел в конце своего правления. Бедняга не доверял даже собственной тени, когда та оказывалась у него за спиной, там, где он не мог за ней следить. Не думаю, чтобы я дошел до такого состояния. Но недооценивать очевидные опасности я тоже не намерен.
— Ты идешь по лезвию ножа, — сказал васпураканский маг.
«Наверно, многие так считают, — подумал Маниакис. — Люди уже убедились в том, что я отнюдь не такое безмозглое и кровожадное чудовище, каким был Генесий. Но теперь они начинают спрашивать себя, не стану ли я вскоре таким же неприветливым и неприступным, каким был Ликиний. Пожалуй, мне самому хотелось бы это знать».
Чтобы избавиться от навязчивых мыслей, он подошел к ближайшему кораблю, где выгружали на берег лошадей, и взобрался на черного мерина, на котором ездил с тех пор, как вернулся после достопамятной встречи с Этзилием. После возвращения в Видесс он ни разу не садился на захваченного им в бою степного конька. Вообще-то, у Маниакиса мелькала мысль случить степного конька с кобылами из императорских конюшен, в надежде привнести в кровь чистопородных животных фантастическую выносливость и неприхотливость полудикого зверя.
Едва взглянув на уродливого, покрытого какими-то клочьями шерсти конька-горбунка, императорские конюхи в ужасе отвергли подобную идею. Маниакис уже собирался выступить в поход, и времени настаивать у него не было. Но когда он вернется, надо будет вспомнить об этом…
* * *
Несмотря на разруху, воцарившуюся в большей части западных провинций, фермеры на ближнем к Видессу побережье продолжали жить размеренным, казалось бы, раз навсегда заведенным порядком. Теплый влажный воздух и тучная земля позволяли собирать по два урожая в год, так что даже после уплаты всех налогов оставалось достаточно продовольствия, чтобы вести сытую, безбедную жизнь. Крестьяне не представляли себе ни что такое голод, ни что такое вторжение войск Царя Царей Макурана.
