Я отшатываюсь от скорченного тела старухи. Ее голос угасает на этом признании, явившийся из ада кашель разрывает ей грудь, отдается в моей голове, словно погребальный гонг. Я смотрю, как она борется со своим прошлым, и мне кажется, что я вижу ее впервые. Ее изможденное лицо, сожженное слишком горячим солнцем земли, которой я не знаю. Ее запекшиеся губы, покрасневшие от крови, ее вцепившиеся в матрас руки. Моя семья. Моя бабушка. Мое проклятие. Перед моими глазами проходит прошлое. Я вспоминаю, как старуха провожала меня глазами со своего крыльца, как рассказывала сказки, чтобы отвлечь от адских будней. Годы несчастий неожиданно объясняются рассказом, начавшимся как легенда и завершившимся как моя трагедия. Мои глаза заволакивает туманом беспомощной ярости, а старуха продолжает метаться на своем ложе. Я чувствую, как Пхра Джай смотрит то на старуху, то на меня. Я замечаю взгляд бонзы, которого слова умирающей сделали моим дядей.
Гнев охватывает меня при мысли об этой тайне, об этой связи, которую они от меня всегда скрывали. От обиды у меня горит лицо, перехватывает горло, жжет в животе. Я долгие годы жил в соседнем доме, долгие годы она слышала, как ее дочь швыряла меня об стены, как ее внук меня мучил, больше десяти лет я приходил к ней в синяках, и она утешала меня историями и настоями трав, не признаваясь, что все это происходит из-за нее… Все из-за нее. Как бы я хотел возненавидеть ее!
Но я вижу, как гаснут прикрытые веками глаза Нок, как съеживается ее тело от смертельной болезни, и мой гнев растворяется в волне нежности. Напрасно я роюсь в прошлом, напрасно стараюсь найти в воспоминаниях о побоях почву для злобы — у меня ничего не получается. Я лишь смотрю на струйку жизни, ярко-красным ручьем бегущую по щеке.
— Пхон… — шепчет старуха, давясь кровью.
Не раздумывая, я хватаю брошенный на низкий столик кусок тонкой ткани и вытираю ее губы. Этот много раз повторенный жест вызывает у меня теперь новое чувство: я ухаживаю не за соседкой, а за своей бабушкой. Которая обрекла меня на мою беспросветную жизнь.
— Пхон, — стонет она, с трудом нащупывая мою руку. — Я не хотела…
Ее слова переворачивают мне все внутренности. Она цепляется за меня, как за ускользающую жизнь. Тяжелый запах исходит от ее пальцев, вызывая у меня приступ тошноты. Запах туберозы, вестницы ее скорой кончины.
— Я испробовала все, — шепчет она, вращая горящими глазами. — Когда Джай сообщил мне, что она носит тебя, я несколько недель подряд приносила в жертву животных, молилась, пыталась изменить слова заклинания. Я даже снова отправилась к Фья, чтобы попросить ее снять проклятие. Но колдунья умерла вскоре после моего ухода, оставив меня наедине с моими сожалениями. Месяцы шли, и ничего не происходило. Твоя мать по-прежнему жила со своим фарангом, ее беременность протекала нормально. В ожидании надвигающихся несчастий я продала ферму и купила два маленьких домика в городе. Один для себя, другой — для того, чтобы сдавать и жить на эти деньги. Я не могла оставаться в горах после того, что наделала. Я узнала от Джая о твоем рождении и радовалась тому, что ты здоров. Джай уверял меня, что твоя мать счастливо живет с твоим отцом и у вас прекрасная семья. Но я чувствовала, что боги недовольны моими подношениями. Я видела пророческие сны… я видела… я видела тигра… И твое лицо… В маске…
Глаза колдуньи словно хотят выскочить из орбит. Ее губы приоткрываются, на них появляется темная жидкость, которая пачкает ей подбородок. Ее пальцы сжимают мою руку. Пхра Джай встает и склоняется над матерью, чтобы проводить ее в последний путь. Это конец. Ткань уже не может впитать поток крови, в котором тонет язык старухи, который заливает наши сплетенные на ее груди пальцы. Нок уже не кашляет. У нее больше нет на это сил. Она просто истекает кровью, которую она прокляла много лет тому назад. Моя бабушка… моя бабушка покидает меня, едва я успел ее узнать. Я кладу голову на ее мокрую, сотрясаемую мелкой дрожью грудь. Я хочу попытаться еще ненадолго удержать ее душу, убедить ее своим бьющимся в виске сердцем не покидать постаревшее тело, дать мне время услышать до конца пророчество. Колдунья больше не шевелится, не хрипит. Пхра Джай по-прежнему неподвижно склонился над нами. Не поднимая на него глаз, я знаю, что мой дядя плачет, беззвучно, так же, как и я.
Я долго лежал, прижавшись к груди Нок, уткнувшись лицом в обрывки прошлого, которое в конце концов убило ее. Когда я поднял голову и последний раз окинул ее взглядом, я заметил, что она не опустила веки. Ее желтые глаза навсегда остались широко открытыми.
Даже после смерти в них продолжала сиять вечность.
Я вышел от колдуньи темной ночью. На город опустилась беззвездная тьма. Смерть, казалось, склонилась над сои, призывая к молчанию. Люди закрылись в домах, собаки ушли с улицы, испугавшись воплей души, которая металась над кварталом в поисках своего тела.
Если бы чужак по ошибке забрел сюда, он, несомненно, почувствовал бы повисшую в воздухе опасность и поскорей убежал бы.
Но я знал, что опасность исходит от моего проклятия. Это оно рычало внизу, на пустыре.
— Эй, пидорок, ты чем там занимаешься? Мы тебя два часа ждем. Я тебе сюрприз приготовил.
Странно, но я, не колеблясь, спустился по лестнице и пошел навстречу верной смерти. Зачем бежать? Боги требовали мою жизнь за уход отца, за нищету матери. И в тот вечер я был готов отдать им ее. Я знал, что бабушка будет ждать меня у врат ада.
— Пхон, иди сюда немедленно!
Приближаясь к своему палачу, я отбросил все надежды, которые лелеял последние дни. Я оставил мечты на лестнице старухи, я выкинул слова, которым научил меня француз, на мостовую, я бросил клочок бумаги с адресом Нет под шаткие сваи нашей проклятой хижины. Тигр стоял на пороге с дьявольской кривой улыбкой на лице. Он облегчился на пустыре и теперь ждал меня, облокотившись на перила.
— Пошевеливайся, пидорок. Мы есть хотим.
Я не ускорил шаги, несмотря на его приказ. Я не хотел, чтобы мое сердце начало биться быстрее. Я знал, что его стук разбудит страх, а я решил встретить свою судьбу храбро, принести себя в жертву с достоинством. Поднимаясь по ступеням, я почувствовал, как обжигающий ветер шепотом подбадривает меня: «Курд май».
Да, возрождение ждет меня, но не здесь. В другой жизни. Без криков, без несчастий. Без проклятия колдуньи, без пыток палачей. Я обрету свободу по-другому. Дав Тьяму и брату закончить то, что они начали накануне.
— Ты знаешь, сколько сейчас времени? Чертов ублюдок! — пробурчал брат, который стоял у стола.
Он едва держался на ногах, качаясь из стороны в сторону, словно маятник. Его друг казался более трезвым. Он выпил, но не опьянел.
— Я принес готовый суп к рыбе, — сказал Тьям медовым голосом и вручил мне пластиковый пакет.
Я взял пакет в руки и не смог сдержать дрожь. В тот вечер я собирался сбежать, поэтому не пошел на рынок и даже в лавочке ничего не купил для двух пьяниц.
Я трясся, глядя на густой ярко-красный суп с алыми комочками, напоминавший мне об агонии бабушки и предвещавший мою собственную.
