Капитан впился взглядом в калеку, забыв о слепце:
– Al dispetto di Dio, potta di Dio! Ты? Видел?!
– Он видел. Людвиг, расскажи нашим кормильцам правду. Возможно, храбрость сумеет вовремя одуматься…
И немой заговорил.
* * *
Я, Людвиг Беренклау, для друзей – Людвиг Медвежий Коготь, родился на берегу Фирвальштедского озера, в деревне Швиц. Даже в аду, жарясь на сковородке, я стану кричать на все пекло, что Швиц – самая упрямая деревня в мире, одна из трех, заложивших основы «Вечного Союза». Это сейчас «Союз» разросся сперва в Гельветическую Конфедерацию, а там и в «Присяжное Братство», насчитывая после присоединения Базеля и Аппенцеля чертову дюжину кантонов, будучи в состоянии вывести на поле семьдесят тысяч строевиков. А начиналось-то все с шестисот гордецов, вставших против Габсбургов, словно пес против медведя. В наших краях даже проповедники имели дома панцирь и копье. Без тесака на боку ни один духовник не всходил на кафедру; простая молочница давала дочери в приданое целую оружейную палату, добытую кормильцем семьи в миланских походах, и зять был счастлив.
«В нашей стране воинов хватит на все войны мира!» – любил говаривать мой соотечественник Иоганн Штумпф. Думаю, он прав. Позднее мне рассказали, что Иоганн записал эту мудрую мысль в своей «Хронике», добавив много восхвалений в адрес земляков, но, к счастью, я не обучен грамоте.
Грамотеев убивают первыми.
Матери не помню, она умерла от родильной горячки, оставив невинное дитя на попечение отца. Бывший алебардьер, камешек из стены, о которую вдребезги разбился император Максимилиан Вояка, в старости отец сделался владельцем сыроварни, истратив на нее львиную долю сбережений. Суровый и властный, он тем не менее чудесно ладил с соседями: «держал строй», как утверждал родитель, пряча ухмылку. В Швице, Ури и Унтервальдене умение «держать строй» было жизненно важным: каждый десятый из мужчин воевал в прошлом, недавно вернулся с войны или собирался на войну уходить. Сосед Гейлер, зеленщик, восемь лет оттрубил в сотне личных телохранителей короля Франции, вернувшись домой богачом; другой сосед, вредный старикан Бартольд Витфель, до сих пор вспоминал, как служил в папской гвардии, сперва в Риме, затем в Болонье и Анконе, получая четыре кроны в месяц и два платья в год.
Меня отец школил по своему разумению. К четырнадцати годам, став по законам кантона военнообязанным, я успел изорвать два десятка чучел из свиной кожи, набитых песком с опилками. Сын алебардьера, я одинаково хорошо владел серповидным кузеном с заусенцами, плоским бульжем, трехзубым партизаном и коротким спонтоном с зазубринами по бокам; впрочем, больше прочих я любил подружку-алебарду. Комиссия общины осталась довольна, отец же на радостях выставил обильную выпивку. Любого ровесника, а вскоре и старших по возрасту, если у них было в руках оружие или хотя бы глаза горели знакомым огнем, я воспринимал как соперника, сразу пытаясь доказать свое превосходство. Любой ценой, нарываясь на поединок, временами опускаясь до прямых оскорблений. Таким образом я нажил в Швице много завистников, а еще больше – недругов, будучи вынужден к шестнадцати годам завербоваться в отряд капитана Изена Бешеного, служившего герцогу Готскому. После того как императорский герольд протрубил герцогу опалу, наш отряд славно покуролесил под началом гасконца Монлюка, выслужившегося из простых лучников до маршала Франции. Затем Изена проткнули пикой в стычке под Жаккаром, и я сменил Бешеного на должности капитана.
К этому времени я успел самым достойным образом овладеть двуручным биденхандером, получив звание «мастера длинного меча» и заработав право на двойное жалованье, помимо капитанских льгот. Иногда в голову приходила мысль: а не наняться ли в драбанты-телохранители к какому-нибудь государю? В конце концов, если Монлюк из грязи поднял маршальский жезл, знаменитый капитан Поллэн начинал военную карьеру слугой, а сапожник Мартин Шварц из Нюрнберга, один из вождей наемников, был посвящен в рыцари, – отчего бы Людвигу Беренклау не поискать чести для себя? Подобные мысли лишь укрепляли меня в природной страсти властвовать и подавлять любой ценой. Добыча интересовала Медвежьего Когтя в определенной степени, не вызывая желания назвать отряд, подобно священнику-расстриге Арно де Серволю, «Обществом достижения прибыли». Насилие тешило в меру, не толкая брать штурмом женские монастыри и «исповедовать» монахинь под гогот солдатни. Но сладкое упоение зверя, подминающего не кроткую лань, а равного себе хищника…
Солдаты шептались, что Медвежий Коготь перещеголял самого Бешеного Изена в удачливости и трижды – в жестокости.
Они были правы.
Чужую силу я принимал как вызов, немедленно откликаясь. А если вызов медлил, опасаясь моего свирепого нрава, я искал его повсюду.
Нам везло не только на поле боя. Фортуна сопутствовала отряду и в найме: удачные соглашения, легкие стычки, славная добыча. Все попытки государей обуздать вольницу наемников или ввести бурный разлив в ограниченное русло вызывали дружный хохот. Завися от нас, нуждаясь в нас, заискивая перед нами, герцоги и короли плодили указ за указом, столь же наивные, сколь тщетные. Иоганн-Фридрих, курфюрст Саксонский, повелевал, дабы в своей или нейтральной стране солдаты имели право угонять лошадей, но не прочий крупный скот, а также могли забирать у жителей съестное, но без взлома замков в шкафах и сундуках. Мы угоняли, что хотели, и брали со взломом. Георг-Вильгельм, курфюрст Бранденбургский, издал эдикт, где устанавливал размер обязательной милостыни, которую каждый крестьянин должен был подавать демобилизованному солдату. Мы плевать хотели на милостыню, даже обязательную для грязных крестьян, и продолжали воевать. Война текла в крови расплавленной сталью, война заковывала сердца в латы.
Я же вел свою собственную войну, находя сильных и утверждая их слабость.
Возможно, Господь тогда впервые усмехнулся в усы, как давным-давно усмехался мой папаша, старый алебардьер, прежде чем взять палку и начать дубить шкуру буйного сыночка.
Эрнст Витфель, внук деда Бартольда и мой земляк, встретился мне в Юнгеншвальде, пограничном городке Кюстринской марки. Он просил подаяние возле церкви Св. Фомы. Редкие гроши падали в берет несчастного, прославленный берет ландскнехта, некогда разноцветный, отделанный шнурками и бантами, а сейчас грязный и затасканный, как и его владелец. Эрнст униженно кланялся, благодаря. Я слышал от приятелей, что младший Витфель шесть лет тому назад умудрился вступить в «Марковы братья», цеховой союз бойцов, поставлявший фехтмейстеров для дворов князей и императоров. Привилегии «Marxbruder» подтверждала грамота Фридриха II, и попасть в число этих рубак могли единицы. Желающий обрести диплом и славу должен был осенью приехать во Франкфурт-на-Майне, где располагалась штаб-квартира «Marxbruder», и выдержать пять схваток с капитаном и четверкой мастеров союза. Оружие выбиралось «братьями»: дубина, кинжал, меч или двуручная сабля-корделач, излюбленный клинок этого братства. Земляк Эрнст, как рассказывали солдаты в харчевнях, выдержал испытание с честью. Но спустя три года переметнулся к конкурентам, в пражское «Братство Св. Вита», свое имя получившее в честь Витольда Бастарда, герцога Хенингского, к концу жизни постригшегося в монахи и канонизированного после смерти.
