Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 120
Александр присел перед девочкой на корточки, и Анютка, трогая тонкими пальчиками белые лепестки, обясняла:
– Дя-я, гляди, – это лучики. Это, – она показала на оранжевую сердцевину цветка, – это – само солнышко!
– Ты смотри! – искренне удивился взрослый мужик. – И правда, Анютка, – солнышко!
Девочка все смотрела на Щетинина васильковыми глазами и тихо сказала:
– Дя-я, я ись хочу!
Щетинин поперхнулся и беспомощно оглянулся на Павла:
– У нас вроде оставался кусочек лепешки? – неуверенно спросил он у напарника.
Кульменев молча врубил топор в горбыль, который он обтесывал для двери, и пошел на берег к обласку. Павел вскоре вернулся, держа в руке два маленьких кусочка хлеба. Он протянул их ребятишкам и виновато сказал:
– Последний – стряпать надо!
Анютка засунула кусочек сухой лепешки в рот и, смакуя его, с восторгом проговорила:
– Ой, скусно ка-а-ак!
Проголодавшиеся взрослые отвели глаза от жующих хлеб ребятишек.
– Пойду сетку проверю, рыба пулькат! – равнодушно проговорил остяк и вразвалку пошел на берег.
К концу дня землянка была почти готова. К тому времени, когда раскорчевщики вернулись в поселок, строители кончали бить из глины маленькую печурку. Услышав голоса людей, возвращавшихся в поселок, Александр и Павел вышли из землянки. Хмельные от хорошо сделанной работы, они весело смотрели на изумленную хозяйку. У женщины от радости навернулись на глаза слезы, она растерянно проговорила:
– Ой, мужики, чем же я с вами рассчитаюсь?
Щетинин не на шутку рассердился:
– Какой может быть расчет, Елена, о чем ты говоришь!
– Спасибо, мужики! Вот уж не думала…
– Это другое дело, а то – чем рассчитаюсь! – улыбнулся Щетинин, и они с Павлом стали вытирать руки от глины, сгоняя ее ладонью от локтя к кисти.
– Да-а! Перемазались! – откровенно смеялся Александр, показывая на глину, которой был перемазан напарник. – Сразу видать – печник! Хорошо, хоть догадались рубахи снять!
– У тебя, паря, тоже вся спина в глине! – проговорил немногословный остяк.
– Раз в глине – пошли на реку мыться! – пригласил Кульменева Александр.
– И то верно, – встрепенулась Елена. – Идите мойтесь, а я вам рубахи простирну.
– Не выдумывай! – хотел было возразить Александр, но Елена решительно его прервала на полуслове:
– Нет, Александр, ты уж со мной не спорь. Я лучше тебя знаю, че мне делать!
Щетинин посмотрел на решительное лицо женщины, пожал плечами и ответил:
– Делай как знашь!
И снова наступил вечер, и снова варили коллективную уху. Люди не расходились, они инстинктивно жались друг к другу, льнули к костру, к его животворному, объединяющему теплу. Темные тени от багровых сполохов метались на их лицах.
Щетинин пристально, с каким-то болезненным любопытством, продолжал вглядываться в эти лица, пытаясь найти в них растерянную обреченность. Как ни вглядывался Александр, ничего подобного не замечал. А была на лицах только усталость; тяжелая, иссушающая тело, усталость. Александр, проживший в поселке Новая Жизнь день и две ночи, успокоился. Страх перед неведомым, терзавший его все лето, отступил. И в споре, который он постоянно в мыслях вел со своим районным и сельским начальством, давно ставшим для него олицетворением земного зла и личным непримиримым врагом, мог, наконец, со спокойной совестью высказать тупым равнодушным рожам: «Что, гады, Щетинина хотели похоронить? Вре-е-ешь, нас тут, Щетининых, много. Всех не перехоронишь!»
За кормой вдруг сильно хлобыстнуло. Ходко бегущий обласок вдруг мягко и сильно затормозился, точно чья-то мощная рука, ухватившись за корму, крепко всадила ее в упругую воду. Александр очнулся от своих дум и оглянулся. Туго натянутая бечева дорожки в руках Павла со свистом резала воду.
– Здоровая попалась…
Незаметно пролетело на Васюгане благодатное бабье лето, ненастье захватило их в ночь, когда они ночевали на черемуховом веретье, где была похоронена Марфа Глушакова. Утром сырой промозглый ветер разогнал попутчиков: одному надо было идти в свое зимовье на чворе, другому – вверх по реке в Средний Васюган.
Александр сидел в корме обласка. Павел взялся за нос утлой посудины, раскачал ее, оторвал присосавшееся в прибрежный ил днище и столкнул обласок в воду. Стоя на берегу, он долго провожал взглядом плывущего путника, пока лодка не скрылась за речным поворотом…
Глава 24
Быстро летит время. Промелькнул уже сырой промозглый август, пролетело благодатное бабье лето, и наступила пряная осень.
По утрам бодрящие утренние заморозки припорашивали серебристым инеем жерди изгородей, опоясавшие огороды, потемневшие тесовые крыши, до ломкого звона вымораживали перезревшую траву. Воздух пропах забродившими опавшими листьями и еще трудно объяснимой грибно-травяной, болотно-ягодной смесью. Васюганские бабы и ребятишки мешками таскали с ближнего болота клюкву; в каждой избе в холодных сенях наполнялись доверху бочки крупной янтарно-красной ягодой. На солнцевсходе, облюбовав вершины могучих кедров на окраине поселка, восседали черные с проседью глухари.
На крыше смуровской избы, стоящей по соседству с комендатурой, с беззаботным квохтаньем ходила копалуха. Дойдя до конца конька, она разворачивалась и неторопливо шла в обратную сторону. Талинин с интересом следил за беспечным поведением птицы.
«Доходишься, дурочка!» – подумал он, увидев Ваську с ружьем в руках, старшего сына Ефима Смурова. Подросток поднял ружье: хлесткий выстрел разогнал вездесущих до нахальности ворон. С неистовым, заполошным карканьем они поднялись в воздух и разлетелись в разные стороны, рассаживаясь на деревьях позади огородов. Копалуха, споткнувшись на ходу, покатилась по тесовому скату крыши, теряя коричневые перья, и с глухим стуком ударилась о землю. Васька подбежал к добыче и с торжествующим видом поднял над головой убитую птицу.
«Вот так и в жизни… – подумал неожиданно комендант про спецпереселенцев. – Хитрый и умный всегда увернется от выстрела, а попадет – простодырый, бесхитростный мужик!» – От этой неожиданно пришедшей на ум мысли, простой и правдивой, потянуло леденящим холодком.
Талинин отошел от окна и сел к столу. Бумажные дела требовали к себе внимания. Неисполненные документы возвышались неряшливой стопой на краю стола. Всю душу выматывали Талинину ответы на запросы вышестоящей комендатуры, месячные и квартальные отчеты. С брезгливой гримасой он отодвинул кучу бумаг еще дальше на край стола, буркнув себе под нос:
– Ниче, подождут…
Затем открыл ключом дверки металлического шкафа и достал два листка бумаги. Комендант положил их перед собой. Кажется, сдвинулось с места это щекотливое дело. Перед Талининым лежали первые донесения. Он торжествующе улыбнулся, взял в руки листок бумаги и стал внимательно разбирать нацарапанные карандашом каракули: «Бригадиры наши Федот Ивашов и Лаврентий Жамов ненадежные для совецкой власти».
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 120
