— Ложь на лжи, — пробормотал я. — И ваш адвокат… Как он мог поверить…
Лангеланд вмешался:
— Я всегда доверяю своим клиентам!
— Вы с Вибекке были близки со студенческой скамьи, — обратился я к нему. — И вы хотите, чтобы я поверил, что она вам так и не рассказала, что в действительности произошло? Или вы приняли решение поверить ей на слово ради Яна-малыша? Ведь он же ваш сын?
В огромной комнате воцарилась мертвая тишина, которую нарушил тихий вопрос Вибекке. Она беспомощно произнесла:
— Что вы сказали? Я не поняла…
— Я сказал вашему мужу, что Ян-малыш — его сын, — отчеканил я строго, как будто рассказывал ей, какую погоду обещают назавтра. — Это объясняет, почему он с таким усердием занимался делом Метте Ольсен, после которого она и родила мальчика.
Она повернулась к Лангеланду, ее лицо выражало невероятную боль. Она смогла только прошептать ему:
— Это правда, Йенс? Это и есть то, чего ты мне так и не рассказал?
— Вибекке, я… — Куда только девалась его энергия — видимо, отказали все защитные механизмы. В его лице я мог прочитать лишь глубокое, почти бездонное отчаяние. — Я не смог об этом сказать… Никому! Я никогда и никому в этом не признался. — Внезапно он резко повернулся ко мне. — Как только он до этого докопался — не понимаю!
Я с любопытством взглянул на него.
— Я помню, — объяснил я, — как рассматривал вас там, на заседании суда в Фёрде, а потом в Бергене, и мне пришло в голову, что вы ужасно похожи. Оба долговязые, одинаково подергиваете головой — это генетическое сходство, его сознательно никак не спрячешь, как ни старайся. — Он сделал движение рукой, словно хотел все отрицать, но меня уже было не остановить. — И еще. Я помню точно, как вы описали мне Метте Ольсен в тот самый первый раз, когда я был у вас в кабинете в Бергене. "Юная, красивая" — это было сказано почти восхищенным тоном. Но что внушило мне самые серьезные сомнения — так это сроки.
— Сроки?
— Когда я был у Метте Ольсен в Йольстере в восемьдесят четвертом году, я заметил несоответствие: тогда я думал, что отцом Яна-малыша был ее парень, с которым ее арестовали в аэропорту Флесланд, Давид Петтерсен… Но Ян-малыш родился в июле шестьдесят седьмого, а Давид и Метте были арестованы во Флесланде тридцатого августа предыдущего года. Так что если они не уединились тайком от всех в Тингсхюсете, что совершенно немыслимо, значит, он не мог быть отцом мальчика.
Я подождал, пока до них дойдет смысл сказанного, и продолжил:
— А с каким другим мужчиной она общалась в то время? И не забывайте, что она до ноября, пока дело не попало в суд, сидела за решеткой. Однако она наверняка встречалась со своим адвокатом, причем обычно это происходит без всякого надзора, если я не ошибаюсь…
Он посмотрел на меня с выражением бесконечного смирения на лице. Вибекке перестала плакать и переводила взгляд с меня на мужа и обратно.
Лангеланд заговорил, и его голос был теперь почти таким же тихим, как и у нее:
— Я не мог… Во-первых, я нарушил все устои адвокатской этики, а ведь это было одно из первых моих дел, Веум. Даже не моих — дело вел Бакке. Адвокат Верховного суда Бакке, мой начальник. Она забеременела… Это стало известно сразу после того, как ее выпустили. Я попытался уговорить ее… Но она сама настояла на том, чтобы оставить ребенка. Я сказал ей, что между нами никогда не может быть чего-либо серьезного.
— Почему? — внезапно спросила Вибекке.
— Потому что у нее… она была…
— Не вашего круга? Так, наверное? — подсказал ему я. — Хиппарочка, возвращающаяся домой из Копенгагена, да еще и в высшей степени неподходящем обществе. И бог знает, с кем она там… И со сколькими… Такие мысли вас посещали?
Он расправил плечи:
— Что было, то было. Мы заключили договор. Я никогда нигде не был зарегистрирован как отец ребенка. Взамен я помогал ей и Яну-малышу всегда и всем, чем только мог. Все эти годы.
— Да? Даже сейчас? — спросил я.
— Всем, чем мог, я сказал, — пробормотал Лангеланд, вновь съеживаясь на стуле, обращаясь больше к самому себе, чем к нам.
— А она все эти годы держала язык за зубами… Я имею в виду Метте.
Он посмотрел на меня измученными глазами.
— Так ведь? — добивался я. — И она никогда не приходила, не просила денег?
— Нет! Никогда.
— Я могу ее понять, — вмешалась Вибекке, ее голос сердито дрожал. — У нее были свои представления о гордости!
— И в чем же заключалась ваша бесценная помощь? — продолжил я. — Вам не удалось уберечь его приемную мать от тюрьмы, куда она села за убийство, которого не совершала. Вам не удалось уберечь его самого от приговора суда за двойное убийство, причем в том, что его совершил именно он, я сильно сомневаюсь.
Лангеланд смотрел на меня, его глаза были полны отчаяния.
— Так кто же тогда?
— Да, кто? А как, черт возьми, вы сами думаете? Не Терье ли Хаммерстен?
— Терье Хаммерстен уже мертв. Вы сами сказали.
— Да.
Внезапно зазвонил мой мобильный. Вибекке вздрогнула, Лангеланд растерянно оглянулся вокруг, а я полез во внутренний карман, как будто у меня начался сердечный приступ.
Я встал со стула и подошел к окну. На улице уже стемнело. Солнце давно село, и только огни района Уллернтоцпен и отблески залитого светом готического замка Оскарсхалля напоминали, где я нахожусь, — высоко на холме, над всеми простыми смертными. Я поднес телефон к уху и назвал свое имя.
Его голос доносился до меня какими-то обрывками, как будто он с трудом подбирал слова.
— Я говорил с Силье. Ты сказал, что хочешь со мной увидеться.
Это был Ян Эгиль.
52
— Где ты? — спросил я.
— В городе. А ты?
— У твоего адвоката, Йенса Лангеланда.
Он помолчал секунду.
— Алло? Ты слушаешь?
— Да… Попроси у Лангеланда, пусть одолжит тебе свою машину.
Лангеланд и Вибекке внимательно слушали мои реплики. Я отвел трубку и сказал:
— Это Ян Эгиль… Он спрашивает, можно ли взять вашу машину.
Лангеланд протянул руку:
— Можно я с ним поговорю?
Я поднес трубку к уху:
— Передаю трубку Лангеланду.
Лангеланд взял телефон и сказал:
— Ян Эгиль! Что произошло?… Но почему ты со мной не связался? Ведь в подобных обстоятельствах тебе необходим адвокат!.. Да… Нет… Но что тебе от него-то нужно?… В таком случае, я тоже… Почему нет?… Но я уже замешан. Я твой адвокат, черт возьми! И был им столько лет!
