Простите Алекса. Ему интересно, как что устроено в мире, — извинился мистер Питерсон.
— Она сама сказала, что можно задавать любые вопросы! — заметил я.
— Верно, — согласилась Петра.
Какое-то время она изучала записку, которую мистер Питерсон писал, не глядя на бумагу, — похоже, видела подобное впервые, — а потом рассказала, что семь лет назад, до поступления к герру Шеферу, училась на медсестру. Прочитала про клинику в газете и обратилась к ним с просьбой о трудоустройстве.
— Я подумала, что это очень важная работа и я смогу делать ее хорошо, — объяснила она.
Это было очень характерное для Петры высказывание. Выражаясь ясно и прямо, она умудрялась своим почти бесплотным голосом в двух-трех словах сформулировать всю сущность человеческого сострадания. Наверное, она и в самом деле не ошиблась с выбором профессии. Она задала мистеру Питерсону несколько вопросов, на которые он уже не раз отвечал, но сейчас они приобретали совершенно конкретное наполнение.
— Вы хотите умереть сегодня? — спросила Петра. — Вы понимаете, что делаете? Это ваше собственное решение?
Затем она настойчиво повторила, что никто не намерен ни к чему принуждать мистера Питерсона и что он волен пересмотреть свой выбор в любой момент, вплоть до приема яда. Петра отказалась от употребления таких слов, как препарат или пентобарбитал натрия. На данной стадии места для двусмысленностей больше не оставалось.
Мистеру Питерсону пришлось давать на все эти вопросы письменные ответы, а потом еще подписывать дюжину разных бумаг, подтверждая свои намерения и наделяя сотрудников клиники законным правом взаимодействия со швейцарскими властями после его смерти. Потом я довел его до туалета (Не хочу, чтобы последняя мысль была о мочевом пузыре, — написал он). Когда мы вернулись, он сказал Петре, что готов принять противорвотное. Это обычная предосторожность, чтобы человека не вывернуло пентобарбиталом. О ней нам рассказала Петра.
— Пентобарбитал отвратителен на вкус, — объяснила она. — Желудок пытается его исторгнуть. Естественная реакция организма.
После приема противорвотного надо было выждать по меньшей мере полчаса, чтобы лекарство подействовало.
Мы стали ждать. Мне хотелось сказать тысячи вещей, но в голове царила пустота. Я даже не знал, с чего начать. Наверное, это было написано у меня на лице, потому что мистер Питерсон протянул мне записку.
Я все понимаю. Говорить не обязательно. Просто будь рядом.
Я кивнул, подумав, что он прав. Иногда слова не нужны.
Включи музыку.
— Что бы вы хотели послушать?
Мистер Питерсон кривовато усмехнулся.
Слишком много всего. Не могу решиться. Выбери сам.
Я задумался.
— Мне кажется, Моцарт вам не повредит.
Годится, — написал мистер Питерсон.
Я поставил Концерт № 21 для фортепиано с оркестром до мажор. Мистер Питерсон слушал с закрытыми глазами. Я смотрел на стеклянные двери, за которыми по дорожке между тонким деревцем и садиком скакали туда и обратно два воробья, отбрасывая на землю темные, словно игрушечные, тени. Двойные стекла гасили уличный шум. Снаружи не доносилось ни звука. Комнату заполнили многослойные переливы Моцарта и мои медленные вдохи и выдохи.
Когда музыка закончилась, мистер Питерсон жестом попросил меня позвать Петру, которая ждала в кресле в дальнем углу комнаты.
Я готов умереть, — написал он. — Я хочу, чтобы вы приготовили мне яд.
Я помог ему перебраться на кожаный диван с видом на сад.
— Хотите, поставлю что-нибудь еще? — спросил я.
Пусть будет Моцарт. Он лучше всех.
Через несколько минут Петра принесла стаканчик с раствором пентобарбитала натрия. Бесцветная прозрачная жидкость по виду ничем не отличалась от воды. Петра поставила стаканчик на столик возле дивана и в соответствии с рекомендацией врача положила рядом соломинку.
— Через две-пять минут вы потеряете сознание. Затем наступит смерть. Вы это понимаете?
Мистер Питерсон кивнул.
— Пожалуйста, напишите.
Я понимаю, — написал мистер Питерсон. Перелистнул блокнот и набросал еще одну строчку, уже для меня: Доставай книжку.
— Хорошо, — сказал я.
Я принес с собой «Бойню номер пять». Мы договорились, что я начну читать после того, как он проглотит яд, но не стану останавливаться, даже когда он потеряет сознание. По-моему, он это придумал не столько для себя, сколько для меня. Он знал, что мне надо что-то делать, занять чем-то голову.
Спасибо, Алекс.
— Я вас люблю, — сказал я. — Я вас люблю, и мне будет вас не хватать.
Знаю. Я тебя тоже. У тебя все будет о'кей.
— Конечно.
Береги себя. Не гони, когда поедешь обратно.
— Я никогда не гоню, — заметил я.
Мистер Питерсон едва заметно кивнул. Даже легкий наклон головы дался ему с большим трудом.
Надеюсь, до встречи на том свете.
Это были его последние слова. Не самая веселая шутка, но я был рад, что он еще способен шутить.
— До встречи на том свете, — отозвался я.
Мистер Питерсон пил яд через соломинку, а я держал стаканчик и смотрел, как он пьет. Я убедился, что стаканчик опустел, и только тогда вернул его на столик. И начал читать.
«Послушайте:
Билли Пилигрим отключился от времени.
Билли лег спать пожилым вдовцом, а проснулся в день свадьбы…»[15]
Мистер Питерсон слушал. Звучал Моцарт. Я прочитал три страницы.
— «Самое важное, что я узнал на Тральфамадоре, — это то, что, когда человек умирает, нам это только кажется. Он все еще жив в прошлом, так что очень глупо плакать на его похоронах. Все моменты прошлого, настоящего и будущего всегда существовали и всегда будут существовать. Тральфамадорцы умеют видеть разные моменты совершенно так же, как мы можем видеть всю цепь Скалистых гор. Они видят, насколько все эти моменты постоянны, и могут рассматривать тот момент, который их сейчас интересует. Только у нас, на Земле, существует иллюзия, что моменты идут один за другим, как бусы на нитке, и что если мгновение прошло, оно прошло бесповоротно…»
Я сделал паузу, чтобы набрать в грудь воздуха. Двадцать первый концерт доиграл до второй части. Мистер Питерсон лежал с закрытыми глазами и дышал медленно, как в глубоком сне. Вскоре он умер.
На следующее утро мне выдали прах. Кремация не занимает много времени — примерно два часа от начала до конца, — а в случаях законной и официально задокументированной эвтаназии свидетельство о смерти и разрешение на кремацию выдают без проволочек. Судмедэксперт констатирует факт смерти и проверяет, в порядке ли бумаги. Бумаги мистера Питерсона были в полном порядке: заявление о намерении, паспорт для удостоверения личности, подписанные доверенности на Лайнуса, Петру и доктора Райнхардт. Установление факта и причины смерти заняло буквально несколько минут. Не будь я так измучен, мог бы забрать прах в тот же вечер.
