Росита с самого начала давала понять, что семейная жизнь — не ее призвание. К своему материнству она относилась как к обременительной обязанности, а нужен ли ей был муж… Ларри в этом сомневался. Вообще в этой жизни, кроме себя, она любила только танцы. Одно время Ларри пытался уговорить ее оставить ансамбль, забрать Нину из пансиона и зажить нормальной семейной жизнью в их большом доме на Лонг-Айленде. Жена и слышать об этом не хотела: помимо всего, она еще и не любила Америку и не хотела здесь жить. Росита выдвинула контрпредложение: продать дом и уехать на постоянное жительство в Рио-де-Жанейро, хотя прекрасно знала, что для Ларри такой план абсолютно неприемлем.
Когда ее попросили покинуть танцевальную группу, она была в отчаянии: ведь ансамбль был ее подлинной жизнью и другой она не хотела. Женщина впала в депрессию и даже однажды покушалась на самоубийство. Ее пожалели и, учитывая прошлые заслуги, оставили в ансамбле на мелкой административной должности.
В Нью-Йорке, во время коротких перерывов между гастролями, Росита навещала дочь. Нина быстро взрослела, и мать иногда после долгой разлуки с трудом ее узнавала. Они сидели рядом в чистенькой и скромной гостиной пансиона и молчали — говорить им было не о чем. Роси-та исподтишка поглядывала на дочку и думала: «До чего же некрасивая, вся в отца. Ну ничего не взяла от меня, от моей родни. Совершенно чужая». Проведя таким образом час, Росита прощалась с девочкой и уходила. Идти домой было рано, дома — скучно; она шла в какой-нибудь модный магазин женского платья и с отвращением рассматривала выставленную одежду: Росита терпеть не могла американские туалеты, они казались ей чопорными, холодными, лишенными воображения и всякой женственности. Она часто высмеивала с подругами американских дам, их манеру одеваться.
Вечером Росита наконец возвращалась домой. Вскоре появлялся Ларри. Он всегда оказывался голодным и просил ее пойти на ужин в ресторан. Нехотя она соглашалась, в ресторане выпивала бокал шардоне, но ничего не ела — по привычке, оставшейся с тех времен, когда она боролась с полнотой. Где-то около полуночи они возвращались домой и укладывались в кровать. Свой супружеский долг исполняли вяло, бесцветно, именно как долг. Каждый знал, что другому это не нужно, но отказаться было неудобно: тогда уж и вовсе непонятно, почему они считаются мужем и женой… Через день-другой, иногда через неделю она снова уезжала в какую-нибудь гастрольную поездку.
И хотя все говорило о том, что брак их засыхает, развязка наступила как всегда «вдруг», неожиданно. Опять случай, и весьма неприятного свойства. Однажды, вскоре после ее очередного визита в Нью-Йорк, Ларри обнаружил у себя некоторые характерные признаки… Он побежал к врачу: так и есть, венерическое заболевание. Никаких сомнений, откуда оно взялось, быть не могло: Ларри уже давно не влекли случайные знакомства и внебрачные связи, а болезнь проявилась точно на третий день после отъезда Роситы — классический случай.
Бракоразводный процесс был долгим и скандальным. Делили дом на Лонг-Айленде. Росита забрала Нину из пансиона и в суде выступала как несчастная мать, у которой хотят отнять пристанище и выкинуть ее с ребенком на улицу. Кроме того, она предъявила к истцу ряд материальных требований, поскольку теперь, с дочкой на руках, не сможет работать. У Ларри был свой адвокат, он убеждал своего клиента рассказать в суде о «подарочке», который жена ему подкинула, но Ларри ни за что не соглашался; он умер бы от стыда, если бы эти обстоятельства стали предметом публичного обсуждения. В итоге гуманный суд штата Нью-Йорк, всегда чутко оберегающий интересы матери и ребенка, удовлетворил все претензии Роситы. Ларри вторично был разорен — теперь окончательно. Остался без своего дома, без своей фирмы, без своего «мерседеса» (до «феррари» он так и не дожил)… Как банкрот по суду он не имел права открывать новый бизнес, не выплатив прежние долги. Но денег у него не было, существенных сбережений он в свое время не сделал, а все, что оставалось, отняли кредиторы.
К этому моменту ему было пятьдесят пять — ни то ни се, ни на пенсию выйти, ни новую карьеру начать. Ларри пошел работать по найму к своим бывшим конкурентам, и хотя ему платили приличную зарплату, уважая его опыт, все равно это были жалкие гроши по сравнению с теми средствами, какими он оперировал прежде. Так он перебивался лет десять, в шестьдесят пять получил пенсию по социальному страхованию, уволился с работы и поселился в скромной квартирке в Квинсе. Время шло быстро, как он говорил, «быстро убывало» — чем дальше, тем быстрей. Старых знакомых оставалось все меньше, с дочкой отношения были довольно прохладные, а о бывшей жене Ларри ничего не знал и знать не хотел. Так и жил, насколько позволяли гипертония и пенсия…
Медведь Алисе понравился.
— А что нужно сказать дедушке? — задала Нина традиционный вопрос.
— Спасибо, Дедушкаларри. — Алиса заставила его наклониться и поцеловала в щеку.
Все уже сидели за столом.
— Садись, папа, вон твое место — рядом с именинницей.
Ларри громко поздоровался, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно. Краем глаза он видел, что Росита здесь, сидит по другую сторону от Алисы.
— Ну, кто еще не познакомился со всеми? — говорила Нина тоном любезной хозяйки. — Это Карла, наша любимая подруга из детского сада, а это ее мама, миссис Альварес.
— Зачем так официально? Просто Мария, — запротестовала сидящая напротив молодая брюнетка.
— А Сви за стол нельзя, потому что она кошка, — авторитетно вмешалась Алиса. — Кошкам нельзя, только человекам.
— Людям. Нужно говорить «людям», а не «человекам», — поправил Стив, Нинин муж и Алисин папа. Он сидел во главе стола. — Прошу вас, дорогие гости. Начнем с салата, если нет возражений.
— А пицца когда? — встревожилась Алиса.
— А потом пицца. Но только тем, кто ел салат.
Как и следовало ожидать, девочки долго за столом не усидели, после пиццы убежали в детскую. А взрослые продолжали неторопливый обед. Теперь Ларри оказался сидящим непосредственно рядом с Роситой. Он чувствовал себя неловко. Не замечать ее совсем, будто не знакомы? Глупо как-то. Говорить с ней как ни в чем не бывало? После всего того, что она ему устроила? Язык не поворачивается. Ларри осторожно взглянул на нее. Постарела, конечно, но все равно выглядит неплохо. (Нужно быть объективным.) Сколько ей? Минус пятнадцать… получается шестьдесят два. Интересно, где живет. Дом она продала, это точно.
Когда Нина подавала ростбиф, в столовой появилась Алиса с мишкой на руках.
— Дедушкаларри, Дедушкаларри, а как его зовут?
Два ярко-голубых глаза вопросительно смотрели на Ларри.
— Ну, об этом мы должны с тобой вместе подумать.
Алиса тут же взобралась к нему на колени.
— У всех должно быть свое имя, — разъяснила она, — а то как же мама будет звать за стол обедать?
— А ты как бы хотела его называть? — дипломатично спросил Ларри.
— Ларри, — категорически отрезала Алиса, и все засмеялись. — Он — Ларри, а ты — Дедушкаларри.
