— Неужели решишься? — загорелись глаза у Варьки.
— Когда занавес уже поднят, исполнителей менять поздно.
23
Лунное сияние медленно переплавлялось в предрассветную темень, и гидросамолеты стали напоминать огромных птиц, уставших от морских ветров, но так и не решившихся перебраться на сушу. Порожденные двумя стихиями — морем и небесами — они нетерпеливо ждали своего часа, чтобы оставить чуждую им землю.
— Вводная такова, — ворвался в томную дрему Степной Воительницы раскатистый баритон Корягина. — Сейчас мы погружаемся на гидропланы и через тридцать минут, с заходом со стороны моря, приводняемся в Черском лимане, в восьмидесяти километрах отсюда. На косе нас должны ждать два проводника. Световыми сигналами они помогут пилотам сориентироваться, а затем сориентируют в ситуации и нас с вами. В двух километрах от места высадки, в районе Тузловки и хутора Соляного, в тылу противника, блокирован штаб 107-й стрелковой дивизии. При нем оказались в окружении заместитель командующего и начальник штаба 5-й армии, с частью армейской документации, а также член военсовета армии.
— Оказывается, начхоз наш, «дураша», относительно «гурьбы генералов» был прав, — пробубнил Климентий над ухом Евдокимки. — Зря мы на него поперли.
— Так не за «гурьбу генералов» же поперли, — процедила сквозь зубы Степная Воительница.
— Противнику уже известно, — продолжал тем временем комбат, основательно прокашлявшись, — кто именно оказался в этой приморской западне у Тузловки. Как известно и то, что силы дивизии и армейской штабной роты охраны на исходе. Линия фронта всего в двенадцати километрах. По приказу командования в пять утра, — комбат встревоженно взглянул на часы, — группа начнет имитировать прорыв на восток, одновременно с такой же имитацией фронтовых частей. И, что очень важно для нас, при поддержке штурмовой авиации со стороны моря, маскирующей наше появление. А в шесть утра ударим в тыл противнику мы. Еще через час к косе приблизятся два бронекатера, эсминец, ледокол и несколько рыбачьих шаланд, — словом, все те, кого командованию удалось наскрести по ближайшим портам. Замечу, весь этот «спасательный флот» уже в море.
— И мы первыми на гидропланах должны будем отправить штабистов в тыл, — упредил дальнейший пункт вводной Жора из Голой Пристани.
— Стратегически мыслите, красноармеец Аркашин, — тут же отреагировал капитан. — После чего — поможем уйти всем, кого сумеем снять. Для утешительности, обещают подбросить два транспортных «кукурузника», которые могут садиться на луг у плавней. Если, конечно, к тому времени мы оттесним от плавней немецкие заслоны.
— Да разбегутся заслоны, как только узнают, что мы высадились, — уверенно пообещал Аркашин.
— Если узнают, что на берег собственной персоной высадился Жорик из Голой Пристани, то, ясное дело, запаникуют, — по-своему поддержал его Таргасов.
…Когда десантники приближались к плавневой косе, рассекающей лиман на две части, окрестности уже утюжили два звена русских штурмовиков и звено бомбардировщиков морской авиации. Где-то вдали от высадки, судя по всему, на западных окраинах села, рвались снаряды дальнобойных орудий.
Гидропланы приводнялись под вспышками осветительных ракет, гася скорость на мелководье и волну за волной выплескивали из своего нутра морских пехотинцев.
— Впереди наших нет, только фрицы! — встречали их негромкими криками двое мужчин, укрывавшихся от случайных пуль и степного ветра за причальной хижиной, построенной у оконечности косы. — «Дивизионники» пойдут на прорыв через тридцать — сорок минут, как только немного рассветет.
Евдокимка машинально взглянула в ту сторону моря, над которой уже разгоралось утреннее зарево, а затем туда, где пылали какие-то строения и островки осенних плавней.
— Когда их наступление начнется, — прогнусавил простуженным голосом человек в брезентовом плаще с капюшоном и с фонарем-«летучей мышью» в руках, — обозначать свое присутствие вам следует криками «ура!», и истреблять при этом фрицев, отступающих в сторону лимана.
— Причем истреблять так, — напутствовал своих бойцов Корягин, — чтобы к тому времени нашим уже не было необходимости прорываться и отступать в плавни — тоже некому.
Метрах в двадцати от высадки коса резко расширялась, превращаясь в поросший ивами и лозняком луг, раскинувшийся между водами лимана и его плавневым окаймлением.
Именно здесь, на краю косы, за буреломным завалом среди двух холмов, держали оборону последние пятеро бойцов из большой группы, отрезанной два дня назад.
Мгновенно оценив позиции, Евдокимка признала, что выбраны они удачно. Во всяком случае, холмы прикрывали неглубокие песчаные окопчики стрелков от фланговых прострелов.
— Как далеко отсюда немецкие заставы? — спросил Корягин, приседая за небольшим холмиком, служившим командовавшему здесь сержанту Ворожкину чем-то вроде наблюдательного и командного пункта.
— К вечеру располагались метрах в двухстах, однако на ночь фрицы наверняка отошли подальше в степь. И потом, кто знает, как по ним прошлись штурмовики. Одно ясно: утром немцы опять двинутся к косе, так что в покое нас не оставят.
Словно бы подтверждая его предположение, в ствол ивы, чуть выше головы Евдокимки, врезалась пуля, выпущенная наобум кем-то из врагов.
— Известно, где сейчас могут базироваться группы заслона? — поинтересовался капитан, посоветовав ефрейтору Гайдуку пригнуться.
Прежде чем ответить, сержант осмотрел десантников, собравшихся у завала, словно на берегу Рубикона. Он как бы прикидывал, достаточно ли их, чтобы бросить и свою группу на соприкосновение с врагом.
— Недалеко отсюда, на меже степи и плавней, находится хутор Якорный. Там они и кучкуются, выбив нас оттуда и загнав на эти вот болота. А лейтенант наш, орден ему посмертно, правильно мыслил: «Кто владеет хутором, тот владеет плавнями». Взяли нас, ясное дело, числом, но все равно обидно…
— Теперь мы их погоним, — решительно прервала сержанта Евдокимка, упреждая комбата. — Есть там поблизости деревья? Мне бы только повыше взобраться, половину фрицов-хуторян еще издали уложу.
— Снайпер, что ли? — уважительно удивился Ворожкин.
— Еще какой! — заверил капитан. — Взвода стоит. Поднимай своих храбрецов! Сейчас мы вернем тебе хутор; принимай и властвуй.
24
Роль женщины, готовой собственным грехопадением купить себе расположение мужчины, сорокадевятилетняя Жерми сыграла в лучших традициях придворных театров. Так же убедительно предстала она затем и в роли вовремя опомнившейся курсистки института благородных девиц, оказавшей яростное сопротивление насильнику.
И ничего, что остатки одежд Анна срывала, уже вырвавшись из кабинета особиста, когда тот корчился на полу от боли. Зато сколько благородного гнева! И как театрально тот преподносился публике! Да и в обморок на ступеньках крыльца она падала в лучшей дворянской манере. Аншлага в тот вечер, конечно, не предвиделось, зато немногочисленная публика, тут же собравшаяся у крыльца этих импровизированных монастырских «подмостков», оказалась воистину благодарной.
