— Не пойму, зачем я снова достал револьвер. Хочешь взять его?
— Нет, Боже избави! А теперь все-таки выведи меня отсюда. Уже смеркается.
XXVII
Вообще же к нему в сарай никто не приходил, если не считать Лили, которая наведывалась, и очень часто, и через определенное время снова уходила.
Лили была особа надежная, единожды начав, она уже так и продолжала. Алекс, ее муж, снова отупел и ее не удовлетворял, а Лили отнюдь не отупела, она была шустрая, проворная и безумная. После времени, проведенного подле Лоллы, Абель узнавал все городские новости от Лили.
Малую толику новостей он узнавал и сам на рыбацком причале или на рынке, где покупал морковку либо немного картофеля для своего хозяйства. Какая-то женщина рассказала ему, к примеру, что стреляли в таможенника Робертсена. Вместе с двумя другими таможенниками он преследовал каких-то контрабандистов, а те отстреливались и опасно ранили Робертсена. Словом, куда ни глянь, сплошь безумства и несчастья, вот и газета только об этом и пишет. Шульц, что в садоводстве, провалился через одну из своих стеклянных крыш и весь изрезался.
Тут Абеля осенила одна мысль, и он немедля приступил к действиям, а именно: прямо с базара пошел в таможню, где и переговорил с начальником. Разговор имел большое значение. Дело в том, что в отсутствие Робертсена оставшийся персонал соответственно передвинулся наверх и освободилось место в самом низу. Вот Абель и решил замолвить словечко за Алекса, в этом и заключалась его мысль.
— Да-да, — отвечал ему директор, — тут уже кое-кто побывал по этому делу. Кстати, а вы, случайно, не подавали на Робертсена в суд?
Абель:
— Я отказался от своего иска.
— Это почему же?
Абель объяснил ему, как все было. Один Бог знает, какая это морока для постороннего человека, но у директора хватило терпения выслушать рассказ Абеля до конца. Я ведь должен кое-что знать о своем персонале, поэтому мне очень интересно все, что вы рассказываете. Я припоминаю и другие черточки нашего добряка Робертсена, но большого прока в этом знании нет, он ведь служит в полувоенной организации. Кстати, а вы не могли бы в случае надобности представить ваше объяснение в письменном виде?
— Вполне.
— Впрочем, надобности может и не быть. По слухам, Робертсен ранен опасно. А человек, о котором вы говорите, пусть придет к десяти.
— Спасибо.
Вечером в сарай заявилась Лили. Она знала еще больше городских новостей. Оказывается, одну молодую девушку этой ночью ограбили в городском лесу. Вообще-то у ней было при себе всего десять крон, но не ужасно ли, такая жестокость! Таможенника Робертсена подстрелили, он лежит в больнице и так плох, что врачи даже и не берутся извлекать из него пулю, а старший врач не надеется на благополучный исход. Еще кражи со взломом, ограбление, дорожные происшествия…
— Твой Алекс дома?
— Наверно. А почему ты спрашиваешь?
— Пусть завтра к десяти придет в таможенное управление.
Лили, в изумлении:
— Ему дадут место?
— Возможно. У них не хватает одного человека. Но начинать ему придется с самого низу.
— Благослови тебя Бог, Абель.
* * *
Ольгу он больше не встречал, а тем временем пришел июнь, и она, вероятно, переехала на дачу. У них был загородный домик, у них была машина и подъездная дорога. Лолла, та встречала ее в обществе зубного врача, не то Фольмера, не то Вольмера.
Лолла дохаживала последние дни своей беременности, она заметно потускнела и теперь ни о чем не спрашивала, а ему не надо было подыскивать ответ. Не ему ли некогда приходилось отчитываться перед ней за любой пустяк, за дом, например, который он выкупил для Лили? Есть о чем говорить, всего-то невзрачный домишко возле лесопильни, но все равно: а гарантия у тебя есть, Абель, а ты отдал ее засвидетельствовать, Абель? Вот и весной, когда он вернулся домой, она тоже проявила какую-никакую, а заботу, пришлось рассказать и ей, что он ездил в Кентукки поглядеть на кактусы, которые запомнил с прежней поры. Тогда почему же он вернулся? Ах, Лолла, если бы ты только знала почему!
Но теперь ничего такого и в помине нет, теперь у Лоллы другие заботы. Она изрядно подурнела, ничего не скажешь, но в то же время налилась красотой внутреннего умиротворения. Правда, двери родителей Клеменса так и остались для нее заперты, но, чтобы сбить Лоллу с ног, потребны средства посильнее, да вдобавок у нее теперь есть канарейка. Как так?.. А просто Клеменс в один прекрасный день купил для нее птичку. И если после этого кто-нибудь говорил, что птичка — это, мол, для простых людей, в ответ он слышал: «Ну нет, пусть будет, раз моему мужу нравится!»
Корабль Лоллы вошел в надежную гавань.
А вот Ольге такая гавань была, по всей вероятности, вообще не суждена. Она не позволяла носить себя по воле волн, ведь она была Ольга, ничего худого о ней не скажешь, но только появились в ней какое-то беспокойство и эксцентричность. Она уже не следила так тщательно за своим бельем, говорили в магазине дамского белья, а почему, спрашивается, не следила? Неужели она ценила себя теперь дешевле, чем прежде? Нет, об этом и речи быть не может. Она была своевольна в своем переменчивом вкусе и вполне могла купить самое дешевое платье. Ее соблазняли дорогими: «Пусть фру только глянет!» — а она отвечала: «Нет, я хочу вот это. Пришлите мне на дом».
То она могла покупать товары, выложенные на прилавке для всеобщего обозрения, а вот в другой раз ей подавай чистый шелк.
Так она коротает время до пяти часов. Сегодня суббота, но она не желает ехать с мужем на дачу, ей-де надо примерить платье, которое вот-вот должны принести. Муж не возражает. Адье! Зубной врач сидит в машине и ждет, зубной врач частенько ездит с ними на дачу.
Она слоняется по городу, она одиноко слоняется по городу, чего она не видела у себя дома? Пустой дом, где есть и стол, и стулья, а еще старый Гулликсен, основатель прежней лавки с крестьянским товаром. Большую часть дня он проводит в рубашке, без пиджака и в домашних туфлях. Порой поболтать со стариком приходит Аренц, присяжный поверенный, но Аренц и сам очень стар, и говорят они только о прежних временах, о конъюнктуре и о лавке в нижнем этаже. Ольга во всем этом не понимает ни слова.
Она покидает пустой дом, доходит до железнодорожной линии, потом спускается вниз по насыпи к сараю. Белый день на дворе, светит пополуденное солнце, а она идет к сараю. Заперто, сарай заперт. Она снова поднимается по насыпи все при том же ярком свете, полная досады и вызова, она нимало не озабочена тем, чтобы скрыть от города и от всего белого света, где она разгуливает. Она садится на скамейку в маленьком парке и сидит там до семи часов. Тогда она снова решительно направляется к железнодорожной линии, к насыпи, к сараю. Сарай заперт. Сарай заперт.
Абель — он во многих местах сразу, он ведь не может безвыходно сидеть дома. Ему надо подкупить себе какой ни то еды, надо лизнуть солнышко, чтобы жить дальше, и вдобавок он непременно должен раздобыть сегодня бутылку керосина для керосинки, не то ему будет не на чем варить. У него не так, как у некоторых, нет ни стола накрытого, ни кухарки, ни домоправительницы, поэтому он и не может постоянно быть дома. И прежде всего не может он быть дома для Ольги. Он сидит внутри, он понимает, что это она, у нее совсем другая походка, чем у Лили, но дверей он не отпирает. Получается довольно гротескная ситуация: он — и не открывает Ольге! Ты только послушай, говорит он, словно у него есть собеседник, она сидела на этом стуле и болтала о любви, она вольготно развалилась на стуле, она брала его за руку. Если считать это предложением, то оно было грандиозное. И не воспользоваться! На это способен только я, говорит он и смеется.
