Нет, не было. Он был издерган, угрюм, погружен в себя, но ей это казалось естественным.
Ей нравилось смотреть, как он утром идет по коридору конторы — чуть сутулясь, полы плаща развеваются сзади, воротник почему-то всегда поднят, руки в карманах. Повернется к сопровождающим на ходу всем корпусом… Что-то мальчишеское, несерьезное и от этого обалденно пленительное сохранилось в нем до самой смерти. И голос. Низкий, мощный, хрипловатый — настоящий мужской. Сейчас какого мужика ни встретишь, какого диктора на телевидении ни послушаешь — не голоса, а все какой-то унисекс, бесполый придушенный жеманный фальцет…
Однажды ехали в его машине, они на заднем сиденье, а впереди шофер и Олег. Они специально сели далеко друг от друга — старались не демонстрировать свои чувства на людях. Губин украдкой положил свою руку на сиденье между ними — ладонью вверх — и слегка поманил ее пальцами. Она, также стараясь проделывать все незаметно, протянула свою руку навстречу… Они сцепили руки еле-еле, ненадежно, лишь кончиками пальцев. В этом хрупком дразнящем обрывающемся сцеплении было для нее гораздо больше прелести и чувственности, чем если бы они тесно сомкнули ладони, сильно прижали их сверху пальцами и ощущали бы каждым бугорком кожу другого. Они не смотрели друг на друга и не говорили ни слова. Должно быть, эта тишина в салоне автомобиля была такой густой и напряженной, что был момент, когда Олег вдруг обернулся с переднего сиденья и встревоженно посмотрел на них — все ли в порядке?
Они встретили его взгляд с невозмутимыми лицами — как школьники, честное слово! — и он, несколько озадаченный, снова повернулся и уставился на дорогу…
— Чем я могу тебе помочь? — проговорила наконец Регина, поднимая голову и устало глядя на Игоря. — Ну, разведись со мной. Это самое доступное средство.
Занозин и Карапетян никуда не спешили. По дороге зашли в пивную, поужинали, поглазели вместе с остальными любителями пива на футбол в высоко подвешенном над стойкой бара телевизоре… Хотелось дождаться конца матча, но, хотя спешки и не было, дело на вечер и даже на ночь все-таки было.
И они с сожалением покинули заведение.
И все же, когда подходили к знакомому подъезду, под воздействием светлого «Русского» пребывали в несколько расслабленном, благодушном настроении.
Движения их были замедленными, а мысли мирными. Перед тем, как позвонить в дверь, Занозин решительно взбодрился — сделал несколько махов руками, потряс головой, нахмурился и размял губы. Карапетян следил за его манипуляциями с сомнением. Повторять за шефом он не стал. Лишь для солидности сунул руку под мышку, на кобуру. Занозин же тем временем придал лицу сосредоточенное, внушающее доверие выражение — получилось плохо. Карапетян покосился на зверски-угрюмое лицо шефа и отошел на шаг. А то Валя, жена Щетинина, еще подумает, что они пришли собутыльничать…
Дверь открыла и вправду Валя.
— Добрый вечер, — заговорил Занозин, он решил, что «добрый вечер» у него прозвучит лучше, чем «здравствуйте». Валя смотрела растерянно. — Детей отослали?
Валя кивнула и сказала:
— А Коли нет.
— А где же он? — насторожился Вадим. — Я же звонил ему, говорил, чтобы детей куда-нибудь отвел и из дому ни ногой. Да и вы бы шли куда-нибудь от греха. Ничего страшного, но мало ли что…
— Да он у Санька решил переночевать — здесь, в соседнем подъезде. Говорит, так надежнее будет.
А ваш коллега тоже туда отправился буквально две минуты назад.
— Куда? — завопили хором Вадим с Карапетяном.
Объяснять, что никакого коллегу они сюда не присылали, было некогда. Валя прокричала адрес им вслед — двое оперов, не дожидаясь лифта, уже неслись вниз по лестнице. «Ах ты, блин, — думал Занозин. — По моим подсчетам, рано еще. Как же он успел?»
Неслись они как угорелые не зря — у квартиры Санька уже были слышны вопли и стрельба. Они ворвались через открытую дверь. Первое, что увидел Занозин, бежавший впереди, это летящую прямо ему в лоб чугунную сковородку. Уклониться он не успел, лишь успел чуть нагнуть голову, и сковородка приласкала его по касательной. Но и этого было вполне достаточно. «Я бы не сказал, что это больно, — подумал Занозин, привыкший анализировать собственные ощущения. — Я бы сказал, что это в высшей степени неприятно — получить сковородкой по голове…»
Последующие несколько мгновений он, оглушенный молодецким ударом, видел все как в тумане. В голове звенело.
В коридоре небольшой двухкомнатной квартирки Санька топталось, лягалось, размахивало руками и с шумом копошилось какое-то странное существо. Занозин наблюдал за ним, как в замедленной съемке, с каким-то его самого удивившим познавательным интересом. В следующем кадре существо как бы немного разделилось, и тут Вадим сообразил, что это мощная громкоголосая подруга Санька, уже знакомая ему Оксанка, вцепилась зубами в руку того, кого он принял первоначально за первую половину существа, — крупного мужика в черной, надвинутой на лицо шапочке с прорезями для глаз. В закушенной руке был зажат пистолет. Другая рука мужика была блокирована под мышкой девушки. Мужик со сползшей на глаза маске пихался, пытался отодрать, стряхнуть Оксанку, но та вела себя просто как бультерьер, который, как известно, умрет, но челюсти не разомкнет.
Коли с Саньком нигде не было видно.
Карапетян со своим «Макаровым» на изготовку плясал вокруг мужика с Оксанкой, опасаясь пускать в ход оружие, чтобы не попасть в невинную женщину, и кричал: «Оксана! Отползай! Дай выстрелить!» Подойти ближе и ввязаться в рукопашную Оксанки и киллера не было никакой возможности. Ствол в руке мужика, оттягиваемый к полу увесистым телом женщины, дергался — то подпрыгивал и направлялся в живот Карапетяну, то наклонялся вниз и брал на прицел его же колени. И живот, и колени было жалко, внутри у Карапетяна каждый раз холодело. Когда пуля отрикошетила у самых его ног, он подумал, что, пожалуй, с него хватит острых ощущений и пора с киллером что-то делать…
Когда подлый злоумышленник все-таки отодрал даму от себя и, отбросив ее к стене, уже с трудом (все-таки укус!) поднимал руку, чтобы окончательно обезвредить Оксанку, Карапетян поймал его на мушку.
Прогремел выстрел. Мужик охнул, качнулся и стал крениться на бок. Карапетян подскочил и выбил у него пистолет из рук — тот отлетел куда-то в сторону.
Мужик, держась обеими руками за правое бедро, оседал на пол. Из-под сползшей маски — глаз не видно, из одной дырки торчал нос, из другой мочка уха — были слышны невнятные ругательства, перемежаемые стонами.
— Больно-о-о! «Скорую» вызывайте, — хрипел раненый. Из-за забившейся в рот шапочки это звучало так: «Боно-о-о! „Скоую“ выыва-а-ате-е-е!»
Карапетян подошел к корчившемуся на полу мужику и стянул с него шапочку с прорезями. Дышал опер тяжело, все его тело болело, а руки еще дрожали от напряжения и только что пережитой опасности.
Саша постоял какое-то время, пытаясь отдышаться и успокоиться, пока раненый стонал на полу.
