Молли вернулась мыслями к очень важной вещи, которую они с Остином затронули во время спора в хижине.
Случившийся у нее выкидыш – вот что не выходило теперь у нее из головы. Прежде память блокировала эти воспоминания, держала их под спудом. Возможно, по той причине, что она сама всегда их от себя прогоняла. Но в то утро в хижине она впервые воскресила у себя в памяти события того дня и сделала это намеренно. Что-то тогда не давало ей покоя, но вот что именно?..
Помнится, когда она оказалась в госпитале, Остин стоял у изголовья кровати в рубашке, измазанной ее кровью.
Что-то было не так у него с глазами. Он все время тер их рукой…
Боже, неужели он плакал?
Ну а если даже плакал, какая теперь разница? Ведь с тех пор прошло столько лет. Какое отношение это может иметь к ее нынешней жизни?
Тем не менее Молли прилагала отчаянные усилия, чтобы вспомнить все, что тогда с ней произошло. По минутам, вплоть до мелочей…
Боль.
Она терзала ее тело, как дикий зверь.
Когда Остин вернулся домой и обнаружил ее на полу, боль вытеснила из ее сознания все другие чувства, ну, почти все…
– Не прикасайся ко мне! – закричала она, не помня себя. – Мне нужен Джей! Я хочу видеть Джея!
Но ведь Джей умер. Как она могла забыть, что ее любимого Джея больше нет на свете?
– Позови Сэмми!
Потом пришло осознание, что Сэмми во Вьетнаме.
Она была одна. У нее никого не было. Никого… Кроме Остина.
А Остина она боялась.
Большой и грозный, он нависал над ней, как скала. Его присутствие подавляло ее. Она не хотела, чтобы он находился с ней рядом. Кто угодно, но только не Остин! Ей нужны помощь, поддержка, понимание, а никак не упреки.
– Убирайся! – завизжала Молли. Крик эхом отражался от стен и вибрировал у нее в ушах.
У него в руках было одеяло. Похоже, он собирался набросить его ей на голову.
– Я еще не умерла! – закричала она. – Может, тебе и хочется, чтобы я сдохла, но я еще жива! – Молли задыхалась от боли, и реальность все больше от нее отдалялась.
Она смутно помнила, как Остин заворачивал ее в одеяло. Он действовал сноровисто, спокойно, уверенно. Как всегда. Интересно, в нем обитают какие-нибудь другие чувства, помимо злобы? Как она может на него положиться, если он такой бесчувственный? Ну зачем, зачем она согласилась выйти за него замуж?
Он нагнулся, чтобы поднять ее на руки.
– Не дотрагивайся до меня!
Она истерически взвизгивала, завывала, как раненый зверь, корчилась и извивалась от боли. Короче, вела себя, как последняя дура. А Остин дураков терпеть не мог. Уж если он и раньше был с ней суров, то теперь он должен был ее возненавидеть.
– Уйди, не трогай меня!
Он взял ее на руки и прижал к груди. От боли она ничего не видела. Глаза у нее затянуло плотной алой пеленой.
Он что-то сказал, но она уже не могла воспринимать человеческую речь.
Молли не помнила, как он нес ее к машине и вез в госпиталь.
Она знала одно: с ее ребенком происходит что-то ужасное.
Отделение реанимации поражало белизной потолка и стен. У нее над головой горели флюоресцентные лампы, а у ее кровати сгрудились люди в белых и зеленых халатах. Потом появился врач – еще один незнакомый ей человек в белом. Обращаясь к кому-то, кого она не видела, врач объяснил, что у нее такие сильные боли, потому что ребенок еще не готов появиться на свет.
Слишком рано… Все слишком рано…
А потом боль вдруг прекратилась.
Молли не поняла, как и почему это произошло. Только радовалась наступившему вдруг блаженному покою.
Потом реальность стала постепенно проникать в ее сознание. Почему у нее больше нигде не болит? Схватки, что ли, прекратились? Или ей дали какой-то сильный обезболивающий препарат?
И что с ее ребенком?
– Прошу вас… сделайте так, чтобы с моим ребеночком все было хорошо…
Молли услышала, как кто-то заплакал, и секундой позже поняла, что это плачет она сама.
«Джей, почему ты умер и оставил меня с этим жестоким миром один на один?»
– Молли… – Низкий голос, прерывающийся от волнения. Кто это? Джей? Нет, не он…
На ее холодную руку легла чья-то теплая ладонь. Кто-то ласково погладил ее по голове и отвел влажные от пота волосы у нее со лба.
Молли открыла глаза, но слезы застилали ей взор, и она ничего не увидела.
– Как там мой ребенок? – произнесла она дрожащими губами.
– Молли, я… – Мужской голос прервался, но потом зазвучал снова: – Мне очень жаль, что так случилось. Очень жаль…
Потом послышались рыдания. Глухие, сдавленные мужские рыдания.
Кто это рыдает у ее изголовья? У кого так же, как у нее, разрывается от боли сердце?
Ей захотелось утешить этого неизвестного человека, который чувствовал чужую боль, как свою собственную. Она попыталась озвучить свои мысли, но они ускользали. Тогда она попыталась пожать ему руку, но ей не хватило сил.
Молли несколько раз мигнула, пытаясь прогнать с глаз застилавшие их слезы. Должна же она увидеть своего доброго ангела?
Она увидела… Остина. Но человека-ангела рядом с ней уже не было.
– Тебе дали сильное снотворное, – сказал Остин. – Сейчас ты крепко уснешь.
– Спать… – прошептала она. – Спать – это хорошо… Но мой ребенок… Что с ним?
Остин издал сдавленный рыдающий звук. Точь-в-точь такой, как у человека, который сидел раньше у ее изголовья.
«Бедный Остин, – отрешенно подумала она. – Ему-то что за дело до всего этого? Почему он должен из-за меня страдать?» Не надо было ему на ней жениться. Нашел бы себе хорошую девушку, которая бы его любила и ждала ребенка от него, а не от какого-то незнакомого парня…
Снотворное начало действовать.
– Прости меня, – непослушными губами прошептала Молли. – Похоже, я испортила тебе жизнь…
– Глупости. Ничего ты мне не испортила.
Она куда-то уплывала, едва заметно покачиваясь на волнах… Казалось, она лежала на надувном плотике посреди огромного водного пространства, и течение уносило ее все дальше и дальше. Может, это был океан? Вода уж больно соленая…
– Ты – вся моя жизнь, – сказал у нее над ухом мужской голос.
Как, интересно знать, в ее сон проник Остин? Она попыталась обдумать этот вопрос, но мысли путались, и у нее ничего не получилось. И потом – думать о чем-либо было уже слишком поздно: ее уносил океан. Этот океан только на первый взгляд казался мирным и ласковым. Под его сверкающей голубой поверхностью таились глубочайшие бездны… там было очень темно. Ни малейшего проблеска света…
