Ее вопрос заставил Хоэла ухмыльнуться.
– Это король хорошо придумал, правда? – сказал он. – Ему не больше моего хочется, чтобы ты ушла в монастырь следом за своими землями.
Мари воззрилась на него еще более глупо – словно малое дитя, которое не может понять слов взрослых.
– Вы сказали, – медленно проговорила она, – что не хотите, чтобы я уехала обратно в монастырь?
– Конечно, – подтвердил Хоэл, удивленно поднимая брови. – А с чего мне этого хотеть?
Авуаз посмотрела на выражение лица Мари и рассмеялась.
– Милая, – объяснила она, – неужели тебя так удивляет, что ты нам нравишься? Ты же знаешь, каков наш двор. Он биткрм набит мужчинами, причем шумными и молодыми. Никому не нравится вечно жить в военном лагере. Даже сами мужчины этого не любят. И такая хорошенькая, умная девушка, как ты, несказанно украшает дом. Ты с самого приезда стала для меня огромной радостью. Поживи у нас хотя бы еще немного и не спеши становиться монахиней. Теперь у тебя есть приданое, но я знаю, что по крайней мере один рыцарь взял бы тебя, даже не будь у тебя ни гроша.
– Тьеру нужна земля, – пролепетала Мари, краснея от смущения и удивления.
– У Тьера будет земля, – заявил Хоэл, – как только кто-то из моих вассалов умрет, не оставив наследника. Я не допущу, чтобы такие люди, как Тьер, оставались ни с чем, когда идиоты вроде его кузена имеют владения. Подожди, пока Тьер получит поместье, – и посмотрим, не решит ли он снова вступить в борьбу! Но в любом случае поживи с нами подольше.
Мари недоуменно переводила взгляд с герцога на Авуаз. Герцогиня снова засмеялась.
– Это было бы просто прекрасно! – воскликнула Мари и, бросившись к ней, расцеловала ее.
«И я задержусь там, – про себя решила она, – по крайней мере до тех пор, пока не пойму, должна ли Элин отвечать за преступление».
Глава 15
Герцог Хоэл вернулся в Бретань в первую неделю июня. В его владении Таленсак почти не обратили внимания на отъезд сюзерена и еще меньше заинтересовались его возвращением. Для Таленсака тот июнь запомнился как месяц, в котором лорд Ален удвоил плату за пользование мельницей.
С самой Пасхи Ален все более отчаянно нуждался в деньгах. Когда он вернулся домой после той катастрофически неудачной охоты на волка в Треффенделе, он решил, что осушить слезы жены легче всего будет, уничтожив в доме все следы его прежнего владельца. Он избавился от прежней мебели, предав огню ту, которую не смог продать, и заказал новую, самого лучшего качества. Он сорвал со стен охотничьи гобелены Тиарнана, свалил их вместе со всеми костюмами Тиар-иана, его доспехами, луком, копьями и мечом, которым он когда-то разрубил шлем и череп Жоффрея Беллемского, и увез их в Нант вместе с гнедым боевым конем, предложив их еврею в счет долга.
Еврею они были не нужны. Всем последователям его религии было запрещено ездить верхом и носить оружие, и он был банкиром, а не купцом. Однако ему не хотелось оскорблять своего должника, и он знал, какими сказочно дорогими бывают доспехи и боевые скакуны, поэтому взял их и передал на хранение своему компаньону-христианину до того момента, когда их можно будет продать. После этого Ален отправился за покупками с остававшимися у него от займа пятнадцатью марками и все их потратил. Огромное количество нового постельного белья для новых кроватей, новые одеяла, новый комод, один новый гобелен... Он надеялся, что регулярная арендная плата, которую он должен был получить, даст ему возможность продолжить покупки. Однако полученная сумма его разочаровала, а хозяйственные расходы к этому моменту начали тревожно расти.
Его расчистка дома ужаснула домашнюю прислугу. Ведь это был и их дом тоже! Дубовые столы в зале стояли там со времен деда Тиарнана. Они были слишком велики для простого дома и продать их было нельзя, так что их сожгли. Некоторые служанки при виде языков пламени, лижущих темное дерево, которое натирали четыре поколения им подобных, плакали, и управляющий Жильбер осыпал их ругательствами, а двоих хлестнул кнутом. Некоторые из слуг-мужчин, как Донал, вместе с Тиарнаном участвовали в военных походах герцога и с горечью смотрели, как вооружение и гнедого боевого коня отправляют в Нант. Когда Ален вернулся из Нанта со своими покупками, то недосчитался дюжины слуг. Оставшиеся были крепостными, не имевшими права уйти.
– Они еще приползут обратно с поджатыми хвостами, – презрительно заявил Жильбер. – В городах им не найти такой хорошей работы и платы, как здесь.
Возможно, он был прав, но пока в доме не хватало прислуги, а нужно было расставить новую мебель.
Ален отправился к слугам, переехавшим в деревню, и сказал, что готов забыть об их измене, если они вернутся. Никто возвращаться не захотел. Его это удивило: ни у одного из них не было ни дома, ни собственного поля, они превращались в бездомных наемников, однако упрямо отказывались вернуться на единственное место, которое у них было. Особенно сильно Ален разозлился на конюха Донала. Со времени охоты на волка он считал, что знает Донала лучше других, и благоволил ему. Однако Донал тоже переехал в деревню, в дом кузнеца Глевиана, где помогал в поле своему другу Юстину. Ален предложил Доналу более высокую плату, если он вернется. Донал отказался, как и остальные.
– Да что с тобой такое? – разъяренно спросил у него Ален. – Ты обиделся, что я продал какую-то мебель?
Донал бесстрастно смотрел на него.
– Господин, – сказал он, – это теперь ваш дом. Вы можете делать там все, что захотите.
– Тогда почему ты оттуда ушел? – спросил Ален.
– Господин, – ответил Донал голосом дурня, – я жил в господском доме, когда там был маштьерн. А теперь это ваш дом.
Ален накричал на него, но другого ответа не добился.
Вскоре он отправился в Фужер, где нанял новых слуг из числа арендаторов своего отца. Однако чтобы они согласились оставить свои дома и переехали жить в Таленсак, ему пришлось обещать им более высокую плату. А когда они приехали и увидели, как его ненавидят местные жители, плату пришлось увеличить еще больше, чтобы они остались. Вот почему ему нужны были деньги.
Он по-прежнему хотел бы повысить арендную плату, но после того, что сказал ему в Треффенделе герцог, не решился это сделать и стал искать другие источники дохода. Самым очевидным оказалась мельница. Она принадлежала ему, а деревенские жители были вынуждены ею пользоваться, чтобы молоть зерно. И он удвоил плату.
Для жителей деревни грубый гречишный хлеб, испеченный из муки с мельницы, был основой жизни. Ален не мог придумать более жестокого удара. Значит, деревня должна платить за свою жизнь вдвое больше из-за того, что господину вздумалось купить новую мебель? В тот день, когда повы-мили плату, на церковном дворе состоялось полное страстей собрание, на котором крестьяне, возмущенные произволом, единодушно решили, что не станут вносить эту жестокую и несправедливую плату. Этот июнь и последовавшее за ним лето изменили этих людей на всю оставшуюся жизнь.
