— Вы когда-нибудь видели Шинид беспомощной, милорд? — усмехнулся Монро.
Коннал встретил его взгляд и, улыбаясь одними кончиками губ, ответил:
— Было дело.
— Жалейте Юстаса и принца Иоанна, — изрек Монро, — но ее точно жалеть не стоит.
Коннал в ответ кивнул, хотя воспоминания о ней умирающей, о том, как на его глазах душа ее чуть не выскользнула из тела, служили хорошим напоминанием о том, что, какой бы ни была Шинид кудесницей, она оставалась просто женщиной. Смертной, как и все люди.
Дорога от Дербишира, а затем до Ноттингема заняла у них меньше одного дня. При громовых звуках копыт боевых коней, летящих, как ветер, люди выбегали из домов и с любопытством смотрели на них. Коннал видел, что люди живут здесь не лучше, чем в Ирландии, народ голодает и одевается в лохмотья. Многие просили милостыню.
Были и такие, кто бросал камни и палки им вслед, а один монах даже предупредил их, чтобы они не ехали через лес. Коннал не стал слушать святого отца: путь через лес был короче. На опушке леса он нашел клок волос Шинид, зацепившийся за куст, и, сняв его, спрятал за пазуху. Решение было принято, и он углубился в чащу.
Наджар огляделся, хмурясь.
— Лес имеет глаза, господин.
— И еще ноги, руки и оружие. — Коннал взглянул на верхушки деревьев и остановил коня. — Покажитесь, — приказал он, — или мы будем стрелять!
Позади него натянули тетиву лучники.
— А если мы нападем первыми? — Человек соскочил с дерева прямо у них перед носом.
Коннал окинул незнакомца недобрым взглядом, отметив странную пестроту его костюма и вооружения.
— Тогда нам придется вступить в бой, а в этом нет необходимости. Я с вами не ссорился.
— С кем тогда вы бы желали подраться, сэр?
Коннал нахмурился, но тревоги он не ощутил и потому, положившись на «шестое чувство», ответил:
— Это мое дело…
Не успел он договорить фразу, как его собеседник выхватил меч и наставил в грудь Ронана. Но Коннал не торопился обнажать свой меч.
— Я буду очень огорчен, если вы убьете моего коня.
— Мне бы очень не хотелось этого делать, ибо ваш конь проявил чудеса геройства и преданности в тот памятный день, в Сирии.
Коннал заморгал и наклонился с седла, стараясь в сумерках разглядеть лицо говорившего.
— Локсли?
— Добро пожаловать в Шервуд, Пендрагон, — с улыбкой проговорил разбойник.
Коннал улыбнулся:
— Пресвятая Дева, я думал, ты погиб!
— То же я могу сказать и о тебе.
Локсли сунул меч в ножны и свистнул. Тут же за его спиной возникли пятьдесят вооруженных воинов.
Коннал спрыгнул с коня. Вернее, не спрыгнул, а сполз. Рана невыносимо болела. К счастью, Брейнор не попал ему в сердце, а клинок его меча был слишком узок, чтобы нанести серьезный ущерб внутренним органам, и тем не менее Конналу было тяжко. Несколько секунд напряженного молчания, и бывшие соратники обнялись крепко, по-мужски.
— Каким ветром тебя сюда занесло? Сэр Роберт обвел рукой лес.
— Здесь мой дом и мои друзья, — пожал он плечами, от души наслаждаясь недоумением Пендрагона. — Пойдем, разделишь нашу скромную трапезу, и я расскажу тебе свою историю.
— Я сочувствую тебе и твоей семье. Это Юстас сделал тебя разбойником, — пришел к выводу Коннал. Прошел час с тех пор, как они встретились. Костер негромко потрескивал, по телу разливалось приятное тепло, и после сытного ужина не хотелось думать о плохом.
Роберт сидел, прислонясь спиной к обросшему мхом валуну, и рассеянно бросал в костер мелкие камешки. Вокруг них кипела жизнь: играли дети, занимались хозяйством женщины, мужчины готовили оружие к бою.
— Там, на Святой земле, я понял, что человек не может знать, что готовит ему грядущий день. И еще я понял, что воевать можно за нечто более серьезное, чем вера в того или иного бога.
Коннал отлично понимал Роберта. Больше, чем мог бы предположить его соратник. Оба воевали за Ричарда, но ни тот, ни другой не могли простить своему королю приказа уничтожать мусульман тысячами лишь за то, что они мусульмане. У обоих руки были по локоть в крови, ибо их руками Ричард насаждал на Востоке свою веру.
— Расскажи мне о твоей даме сердца.
— Ее зовут Марианна. Я знаю ее с детства. Она всегда меня ненавидела. — Роберт ухмыльнулся. — Однако сейчас все наоборот.
Коннал засмеялся:
— Я тебя понимаю. Я знаю свою жену с тех пор, как ей исполнилось четыре года. В этом нежном возрасте она объяснилась мне в любви, но я не ответил на ее чувства. Мне пришлось пройти долгий путь, прежде чем я обрел то, в чем, как мне казалось, ничуть не нуждался.
Роберт усмехнулся:
— Твои люди высокого мнения о ней, ирландец. Коннал прямо раздулся от гордости.
— Ею нельзя не восхищаться.
— Ну и как мы будем их выручать?
— Я надеялся, что у тебя есть план. Ты знаешь, как попасть в замок?
— У меня не хватает людей, чтобы захватить замок, к тому же за это время обеих женщин могут убить.
— Трех женщин: они захватили еще и мою служанку. — Конналу хотелось верить, что Мерфи в плену, а значит, жива. В доме ее не было, а Пег вроде бы видела Мерфи на холме, привязанной к стреноженной лошади.
— Ты не боишься за нее? Знаешь, я уверен, что Юстас с удовольствием обесчестил бы Марианну, если бы не боялся, что ему придется за это ответить.
Коннал сдвинул брови, сосредоточился, но через несколько мгновений вдруг расслабленно улыбнулся:
— Не волнуйся, с ней все в порядке.
Роберт окинул его недоверчивым взглядом.
— Откуда тебе это известно?
— Я почувствовал биение ее сердца.
— Ты, видно, слегка сдвинулся, — пробурчал Роберт. Коннал не стал открывать приятелю свою тайну, не стал он говорить и о том, что жена его колдунья, каких поискать.
— Тебе бы не показалось это странным, если бы ты любил ее так, как я.
Роберт посмотрел на Коннала, как на помешанного.
— Бог мой, Пендрагон, да ты стал поэтом! Не думал, что твое сердце способно так размякнуть.
Коннал улыбнулся. Он знал, что Шинид жива, но то, что она была не с ним, отравляло ему жизнь. Он молился о том, чтобы она не распускала язык и не лезла на рожон. В конце концов, она была женщиной, смертной женщиной, и кровь в ней была алая, как у всех. Не дай Бог если эта кровь прольется.
Корабль, сильно потрепанный бурями, царапнул носом песчаный берег Дувра. Все, кто приплыл на нем, соскочили в воду, чтобы вытащить его на берег, и лишь один человек остался стоять на носу, обозревая окрестности.
