— Заходи, — сказала я.
Взяла виски, два стакана, вырезку из газеты и прошла в гостиную. Я налила нам по порции. Как всякий добрый житель Северной Америки, Дебора вернулась на кухню, чтобы поискать лед. Я взглянула на вырезку.
Над самой заметкой была помещена фотография Адама, которой я прежде не видела. Он был запечатлен стоящим на склоне какой-то горы и улыбался в камеру, загорелый, без шапки. Как редко я видела его улыбающимся и беззаботным. У меня в памяти он навсегда остался мрачным и напряженным. У него за спиной поднимались горы, которые напоминали море на японских гравюрах, горы, снятые в момент своего сонного великолепия. Именно это мне всегда было трудно понять. Когда видишь фотографию, снятую высоко в горах, все на ней кажется таким ясным и красивым. Но все они говорили мне — Дебора, Грег, Клаус и Адам, конечно, — что настоящие ощущения от пребывания в горах невозможно запечатлеть на снимке: невероятный холод, борьба за каждый глоток кислорода, ветер, который угрожает поднять тебя и сдуть в пропасть, шум в голове, медлительность и тяжесть в мозгах и во всем теле, а главное — чувство враждебности, ощущение того, что это нечеловеческий мир, куда ты попал на короткое время в надежде, что сможешь выжить в борьбе со стихиями и собственным физиологическим и психическим умиранием. Я смотрела в лицо Адама и думала: кому это он улыбается? На кухне слышался звон льда о стекло.
Текст Клауса сначала заставил меня поморщиться. Он написал отчасти личные воспоминания о своем друге, отчасти попытался выполнить профессиональный долг журналиста. Потом я прочитала все слово за словом:
"Альпинист Адам Таллис, недавно покончивший с собой, добился известности благодаря своим героическим действиям во время страшной бури, разразившейся в прошлом году на склонах горы Чунгават в Гималаях. Он не искал этой известности и тяготился всеобщим интересом — но был притягательным и уважаемым, как всегда.
Адам был выходцем из семьи военного, против которой восстал (его отец участвовал в первом дне высадки союзников в Нормандии в 1944 году). Он родился в 1964 году, получил образование в Итоне, но не был счастлив в школе и так и не захотел подчиниться каким-либо властям или работать в учреждениях, которые считал недостойными себя. Он навсегда оставил школу в возрасте шестнадцати лет и в буквальном смысле слова в одиночку пересек всю Европу, путешествуя по суше".
Затем Клаус кратко изложил описанные в его книге раннюю альпинистскую карьеру Адама и события на Чунгават. Он отметил помещенные в журнале «Гай» поправки. Теперь тем парнем, который звал на помощь, прежде чем погрузиться в кому, был Томас Бенн. Это подводило к кульминации статьи Клауса:
"Прося о помощи, хотя было слишком поздно, Бенн взывал к гуманности, которую олицетворял Адам Таллис. Есть, особенно в последние годы, такие, кто заявляет, что обычная мораль прекращает действовать, когда мы подходим к вершинам высочайших гор. Этот жестокий подход, видимо, подпитывается новой тенденцией, существующей в области организации коммерческих экспедиций, где руководитель несет ответственность за клиента, который ему платит, к тому же клиент полностью зависит от того, сохранят ли его или ее жизнь опытные инструкторы. Адам резко возражал против этих «тропинок для яков», по которым неопытных, но богатых искателей приключений тащат на вершины, прежде бывшие царством групп элитных альпинистов.
И тем не менее — а здесь я говорю как человек, которому Адам Таллис спас жизнь, — в самый разгар ужасной бури он продемонстрировал пример высочайшей преданности великим традициям альпийского и гималайского братств. Казалось, что давление рынка захватило и этот мир разреженного воздуха на высоте выше 8000 метров. Но кто-то не стал подчиняться богу горы Чунгават. Адам Таллис показал, что в экстремальных условиях существуют более глубокие чувства, более фундаментальные ценности.
Возвратившись с Чунгават, Адам не сидел сложа руки. Человек сильных порывов, он встретил прекрасную высоконравственную женщину, Элис Лаудон, и женился на ней...".
Дебора вернулась в комнату. Она села рядом со мной и медленно пила свое виски, изучая мое лицо, пока я читала:
"...ученой, которая никогда не занималась альпинизмом. Эта пара жила в страстной любви, и друзья Адама решили, что в семье этот беспокойный скиталец нашел стабильную основу, которую искал всю свою жизнь. Возможно, значительным является тот факт, что его запланированная на будущий год экспедиция на Эверест не имела целью восхождение на вершину, а была предназначена для уборки мусора на склонах горы, что, видимо, было его формой дани богам, которых дразнили и оскорбляли слишком долгое время.
Но этому не было суждено осуществиться. Кто может говорить о личных внутренних переживаниях людей? Кто знает о том, что движет мужчинами и женщинами, которые ищут совершенства на вершине мира? Быть может, события на Чунгават стоили ему больше, чем знали даже его друзья. Нам он казался счастливее и спокойнее, чем когда-либо в своей жизни, хотя в последние недели стал раздражительным, обидчивым и неразговорчивым. Я не могу избавиться от чувства, что мы не сделали для него того, что он в свое время сделал для нас. Видимо, когда ломаются сильные люди, они ломаются ужасно и безвозвратно. Я потерял друга. Элис потеряла мужа. Мир потерял редкий образец героизма".
* * *
Я отложила вырезку в сторону, фотографией вниз, чтобы не видеть его лица, и высморкалась в салфетку. Потом отпила из стакана, виски обожгло мое больное горло. Интересно, когда-нибудь я смогу снова почувствовать себя нормальным человеком? Дебора осторожно положила руку мне на плечо, и я слегка улыбнулась ей.
— Все в порядке, — сказала я.
— Тебя это беспокоит? — спросила она. — Тебе хочется, чтобы все узнали? — Вопрос, казалось, донесся откуда-то издалека.
— Не все, — отозвалась я наконец. — Есть пара людей, которых я должна увидеть, людей, которым я лгала. Они заслуживают того, чтобы знать правду. Возможно, это поможет и мне, и им. Для остальных это не имеет никакого значения. В самом деле не имеет значения.
Дебора наклонилась вперед и стукнула своим стаканом об мой.
— Дорогая Элис, — произнесла она напряженным и официальным тоном. — Я говорю это так, потому что цитирую письмо, которое все время пытаюсь тебе написать, но потом неизменно выбрасываю. Дорогая Элис, если бы я не была спасена от себя самой, то была бы ответственной за твое похищение и Бог знает за что еще. Мне очень, очень жаль. Можно, я приглашу тебя на обед?
Я кивнула, отвечая и на невысказанный, и на высказанный вопросы.
— Пойду переоденусь, — сказала я. — Чтобы не отставать от тебя. Мне сегодня пришлось попотеть на работе.
— О, я слышала. Поздравления.
Через четверть часа мы шли по дороге, держась за руки. Был теплый вечер, и я могла по-настоящему поверить в то, что наконец придет лето, с жарой, длинными вечерами и свежими рассветами. Мы по-прежнему молчали. Мне казалось, что во мне не осталось слов, не осталось мыслей. Мы двигались плавно, подчиняясь общему ритму. Дебора повела меня в новый итальянский ресторан, о котором где-то прочла, заказала пасту, салат и бутылку дорогого красного вина. Чтобы заглушить чувство своей вины, так она сказала. Официанты были смуглыми, симпатичными и очень внимательными. Когда Дебора вытащила из пачки сигарету, сразу двое бросились к ней с зажигалками. Потом Дебора посмотрела мне в глаза.
