Усы
Валерий Михайлович очень любил усмехаться в усы. Ничего удивительного. Многие так делают. Однако у Валерия Михайловича усов не было. Обычно он усмехался в усы своего товарища по службе. Тот морщился, поскольку считал это не совсем гигиеничным. Однажды, когда товарищ заболел, Валерий Михайлович целых два дня терпел и не усмехался, а потом не выдержал и усмехнулся в усы начальника отдела. Тут, собственно, и закончилась эта печальная, но правдивая история. То есть она могла бы продолжаться дальше, но… начальник не захотел.
Мечты
К примеру, возьмём мечту об автомобиле. Прихотливая сволочь. Замучаешься её лелеять. Премий на службе нет — вянет. Жена решила шубу себе купить — сохнет и зеленеет. С секретаршей, скажем, ну… загибается. Конечно, есть мечты более неприхотливые — пива с друзьями или там носки в кои-то веки сменить. Чего с ними церемониться? С получки как пить дать сбудутся. А есть ещё мечты неистребимые. С этими как ни воюй — всё равно не умирают и не уходят. Вот мечта разбогатеть. И деньги казённые растратишь, и с работы выгонят, и последнее женино колечко с камушком в скупку снесёшь — а она жива и как будто помолодела даже. Мечта о семейном счастье не многим лучше. Сам, как говорится, третьим браком, прекрасная половина размером с две с половиной, от тёщи — хоть к первой жене… И что же? Умолкни и бледней? Как бы не так! Ночью тихонечко проснёшься и, не дыша, не открывая глаз, всё представляешь её — хрупкую, выносливую, ласковую круглую сироту — дочь министра финансов. А мечта о любви тут как тут. Эту в дверь, а она в постель. Видений с собой понаведёт — пухлых, соблазнительных, молоденьких, прозрачно-кружевных. Уже и глаз приоткроешь, и на жену посмотришь — не помогает, мечтается. Впору о рассвете мечтать, как об избавлении от.
Бакенбарды
Пошёл я как-то раз в парикмахерскую. Борода лопатой отросла, и вообще. Сижу в кресле. Тётка надо мной ножницами кастаньетит. Рядом в кресле сидит мальчик лет шести-семи. С мамой пришёл. Сидит и плачет. Не хочет стричься. Мать его уговаривать. Парикмахер его уговаривать. Пуще прежнего плачет и голову руками обхватил, чтобы не стригли. Кое-как, сквозь рыдалки, разобрались, чего дитя хочет. А хотел-то он всего ничего — бакенбарды, как у Пушкина, отрастить. Он на картинке, в книжке про царя Салтана, видел. Мать ему: «Витюша, они у мальчиков не растут, рано ещё». Не верит сынок. Тут парикмахер догадался на мою бороду пальцем показать. Вот, говорит, смотри, бакенбарды у дяденек из бород выстригают. Когда у тебя борода вырастет — приходи. Сделаем из тебя Пушкина. Посмотрел Витюша на мои нечёсаные заросли, посмотрел… и смирился. Повсхлипывал и руки опустил. Как легко отобрать у ребёнка мечту…
* * *
Счастья, как известно, бывают разные. Бывают такие огромные, что о-го-го! Как пятикомнатная квартира или даже целый дом. Такое счастье попробуй вынеси. Или пронеси. Особенно мимо налоговой инспекции. Или какой-нибудь дорогущий аксессуар размером девяносто на шестьдесят на девяносто, без которого перед друзьями неловко. Такой попробуй содержи. Или удержи. Особенно если друзья близкие. А бывает счастье совершенно небольшого размера. Настольное. Как моё сегодняшнее. Маленькая буханка ещё тёплого чёрного хлеба с названием «хлебец провинциальный», большой кусок костромского, в отрочестве ярославского, а то и пошехонского сыру с дырками, которые можно прогрызть, если случится в них большая или малая нужда. А кроме того, кружка горячего крепкого чаю и шоколадная конфета. На шоколадную конфету, конечно, полагаться нельзя — такие, как она, заканчиваются, едва успев начаться. Пусть её. Другое дело — книжка. Чудесная книжка Юрия Коваля «Самая лёгкая лодка в мире». Нет ничего лучше такой старой, потрёпанной книжки с крепким чаем, с чёрным хлебом и сыром. С трубкой, набитой тёмным, с золотом, датским табаком. С большим клубом голубого, пахнущего мёдом и персиковыми цветами дыма и несколькими клубками поменьше. Для полного счастья надо только, чтобы книжка не кончалась. Но увы… Сам виноват. Надо было в школе учиться хуже. Сейчас бы читал по складам в своё удовольствие неделю, а то и две. Хорошо, что ещё не успел прочесть её тогда, двадцать лет назад. А то сидел бы сейчас, как дурак, читал всякое говно писателя Сорокина.
* * *
У нас на работе, в перерывах, за чаем, сотрудники иногда играют в шахматы. Сидят за доской двое: армянин и русский. И один другому говорит: «Петька, ты пошёл конём, как поц».
* * *
По дороге в Ярославль, за Ростовом, недалеко от дороги стоит развлекательный комплекс «Рога и копыта». Если проехать ещё метров двести, то можно увидеть большой рекламный щит, на котором написано «Иностранец Василий Федоров Русский лес европейского качества».
* * *
В Ярославской и Владимирской губерниях есть такие глухие, слепые и немые деревни, что это даже не жопа — это верховья прямой кишки.
* * *
— Ой, у вас под кедровыми орешками написано «не оч.». Это как? Не очень, что ли?
— Ну, что вы, женщина, это «не очищенные». Скажут тоже…
— А то я удивилась — прямо так всё и написано. Вот же, думаю, продавец честный.
— Да вы не думайте ерунду-то всякую. Честный… Нет, ну ё… тьфу… мы, конечно, честные, женщина. Вам тут любая собака… У нас орехи такие — дай вам бог зубов их разгрызть. Но эти вот кедровые… вы их не берите. Они не очень. Прошлогодние. Как завезут новый урожай — заходите.
* * *
На верхнюю площадку звонницы Успенской церкви, что в Ростове Великом, ведёт тесная полутёмная лесенка с истёртыми кирпичными ступеньками. Двоим там не разминуться. Когда я прошёл этими фермопилами и вышел к свету и многопудовым колоколам, то позади меня в тёмной прохладной глубине послышался шум, кряхтение, и приятный баритон произнёс:
— Потому что раньше, Мариша, народ так не жрал..
* * *
— А почём у вас эти чёрненькие, которые с жёлтой галочкой?
— Ба, это не галочка — это «Найк».
— Да мне внуку. Вот померяй, Максимка.
Предусмотрительная бабка вытаскивает изо рта у маленького, тщедушного Максимки чупа-чупс, чтоб не подавился во время примерки, и кряхтя переобувает одну ногу внука в обновку.
— Ну, как? Ты походи в ней, походи.
Внук пытается пойти. Молчавший до того продавец вдруг спохватывается:
— С картонки не сходить!
— Походи по картонке, Максик, — просит бабушка.
Ребёнок раза два послушно поднимает и опускает ногу.
— Вроде и ничего, — задумчиво говорит бабка. — Тебе удобно, сынок?
— Ага, — выпадает из внука.
Мысли его, в количестве одной, но очень крупной, роятся вокруг недоеденного чупа-чупса в бабушкиной руке.
— Так они почём? — снова спрашивает бабка продавца.
— Тристаписят.
— Дороговато. Хоть полтинничек скинь.
— Не могу, ба. Настоящий «Найк». Не Китай какой-нибудь — Турция. Лет пять твой внук в них проходит, а то и семь.
