Мы с Флоранс были на кладбище не одни: кто-то пришел отдать дань памяти родным и возложить цветы на могилу, а кто-то относился к числу туристов, желающих взглянуть на могилу Оскара Уайльда, Фредерика Шопена или Джима Моррисона.
— Глянь-ка, это случайно не твой бывший шеф? — спросила Флоранс.
Оторвав взгляд от журнала, я посмотрел на приближающуюся группку: молодые люди в неряшливо свисающих джинсах, глаз не видно из-под длинных челок, за спиной болтаются рюкзаки. Пол можно было отличить только по открытой полоске живота у девушек. И ребята, и девушки попеременно смотрели то в карту, то на указатель с названием аллеи.
— Если только он увлекся пирсингом и проколол живот…
— Да нет же, вот. — Она подсунула мне газету.
На внутреннем развороте было опубликовано фото Жан-Мари в компании мрачных фермеров. Подзаголовок сообщал, что фермеры прибыли в Париж, гонимые желанием наполнить фонтаны в садах Трокадеро, по другую сторону реки от Эйфелевой башни, гниющей клубникой: не французской — испанской. Короткая заметка рассказывала о протесте фермеров против дешевой импортной клубники, наводнившей рынки, которая препятствует развитию сельского хозяйства Франции. В статье умалчивался тот факт, что к середине апреля клубника во Франции вряд ли вызреет, но это, похоже, меньше всего беспокоило и фермеров, и поддержавшего их Жан-Мари.
Мой бывший шеф, герой в глазах фермеров, обещал сделать все от него зависящее, когда он наконец-то займет некий пост, способный наделить его полномочиями запретить импорт всех иностранных товаров, но в особенности продукцию испанских спекулянтов и англосаксонских интервентов.
Внешний вид Жан-Мари соответствовал идеальному образу французского политика — безупречно сидящий дорогой костюм, отглаженная рубашка с галстуком, эффектная улыбка. Liberté, égalité, vanité.[169]Фермеры окружили его дружной стайкой, и создавалось впечатление, что они только что прикончили всех политических оппонентов своего кумира — такие алые (от сока клубники) были у них руки. Сам Жан-Мари оставался безупречно чистым.
К нам подошел человек из банды клонов французского Джима Моррисона.
— Где… — начал он.
— Вам налево, — ответила Флоранс.
— Спасибо, мадам, — вежливо поблагодарил парень, и банда устремилась в нужном им направлении. Один из них начал напевать: «Всадники грозы…»
— Ну, он и идиот, — сказал я. — Я имею в виду Жан-Мари. Как он может заявлять подобное? Что он запретит ввоз иностранной продукции? Во Франции собираются выращивать кокосы?
— Но во Франции действительно выращивают кокосы, — сказала Флоранс.
— Где, в гигантской подземной теплице, подогреваемой теплом ядерной энергии?
— Нет. Франции принадлежат несколько островов в Карибском море и Тихом океане.
— Это ее колонии?
— Нет, некоторые из них являются частью Франции, просто департаменты, как, например, Дордонь. Таким образом, у нас выращивают и кокосы, и бананы, и манго. И если уж быть к Жан-Мари справедливым, хотя я согласна, что он идиот, надо заметить, он говорит, что Франция и ее заморские территории, а к ним нужно добавить и издавна дружественные нам страны Западной Африки, могут самостоятельно обеспечить себя продовольствием. Знаешь, все-таки мы не ведем себя, как Англия. Франция до сих пор не признает, что утратила статус империи. Мы говорим, что против глобализации, но на самом деле мы и не прекращали этот процесс.
— О! — только и сказал я.
Выходит, у Жан-Мари была разработана четкая и убедительная стратегия. Вынужден признать, он славно поработал. Его шалости с ввозом британской говядины говорили о том, что недовольство французских фермеров заботят его меньше всего. Масштаб его лицемерия был сопоставим с его безразличием.
Но наверняка в избирательной кампании моего бывшего шефа была какая-нибудь брешь.
— А что насчет икры? Ведь она приходит сюда из Ирана или России, так?
— Думаю, во Франции уже есть свои фермы по выращиванию осетровых, — ответила Флоранс. — Конечно, его предложения никогда не увидят свет, но звучит интересно. Из лозунгов Жан-Мари становится понятно, что Франция с большим удовольствием будет получать продукцию от собственных колоний, нежели чем покупать у соседних стран. На самом деле мне в голову пришел только один продукт, который он не сможет раздобыть на территории Франции. Я, конечно, не говорю о таких специфичных товарах, как русская водка или канадский кленовый сироп. Так вот, этот продукт — чай.
— Ну, конечно, чай! Это же так логично!
— Да, чай в основном идет из бывших колоний Англии, верно? Какое-то количество выращивается во Вьетнаме, который когда-то был нашей колонией, но масштабы все равно не те.
— Значит, Элоди была права. Чай станет наркотиком.
— Элоди?
— Это дочь моего босса. — Флоранс заинтересовалась этим персонажем, но я-то знал, что у нее нет ни малейшего шанса узнать что-либо, кроме уже открывшегося ей факта о существовании этой девицы. — Я хотел сказать, что, стань Жан-Мари президентом, французам запретят пить чай. Это будет караться законом строже, чем курение травки. Люди будут изготавливать значки в форме чайного листа, и Англия станет своего рода Амстердамом, куда французские наркоманы будут приезжать за своей порцией кайфа, который способен подарить только лапсан соучон.
МАЙ: 1968 год, и все такое
В череде бесконечно долгих уик-эндов, накопившихся отпускных, которые нужно использовать, и неизбежных забастовок французы знают, что, если ты не закончил все свои дела до первого мая, ты — в дерьме
В мае шестьдесят восьмого года студенты выкорчевывали камни из мостовых Парижа и закидывали ими выставленные полицией баррикадные заграждения до тех пор, пока не было свергнуто ультраконсервативное правительство Шарля де Голля. Любой француз скажет вам, что mai soixante-huit[170]в корне изменил дальнейшую судьбу Франции. Я не имел возможности убедиться в этом лично, но тут же вспомнил слова Джейка: «Они по-прежнему плывут в том же направлении». Те, кто когда-то в студенческую пору закидывал полицию камнями, сами стали ультраконсервативными правителями, политическая верхушка осталась той же, и даже президентский пост занимает сторонник политики де Голля. Единственное существенное отличие состоит в том, что теперь все камни в мостовых забетонированы.
Но май играет огромную роль во французских календарях. Потому как если год во Франции начинается в сентябре, то заканчивается он в мае.
Первое мая во Франции — официальный выходной (забавно, но на французском это звучит так: fête du travail[171]как будто бы во время fête du vin[172]вы занимаетесь чем угодно, но не распитием вина). Также государственные праздники — восьмое мая (в честь Дня победы во Второй мировой войне) и двадцать девятое мая (Вознесение Господне). В этом году все они выпали на четверг, поэтому каждый раз служащим предоставлялось то, что во Франции называется pont, то есть своеобразный мост: можно взять пятничный день как дополнительный выходной за свой счет, и таким образом выходные длились целых четыре дня. Если еще учесть, что во Франции рабочая неделя длится тридцать пять часов, то представьте, какая уйма счастливого времени была дарована нам с Флоранс. Многочисленные майские утра, проведенные в кровати, были великолепны!
