Открыв коробку, я зачерпнул горсть праха. Консистенцией он напоминал ил, а цветом — пемзу. В мягкой субстанции попадались твердые крупинки. С гор позади нас задул ровный ветерок. Я подбросил прах в воздух, и его унесло по склону холма. Память успела запечатлеть облачко, состоявшее из более тяжелых частиц, на фоне темно-синего неба.
— Кто-нибудь расскажет мне, что тут происходит? — спросил Тоби.
Тереза наклонилась к его уху и стала шепотом описывать то, что мы делали.
Я вычерпнул еще несколько горстей и развеял их в воздухе, потом спросил маму, хочет ли она сделать то же самое. Она подошла ко мне и опустила руку в коробку неохотно и испуганно. Первую горсть она высыпала очень осторожно, как сыпала ореган в кипящую похлебку, но дальше стала бросать прах вверх, как конфетти, стремясь добросить его до территории заповедника. Никто не плакал и не произносил никаких речей, хотя каждый чувствовал в этом ритуале какую-то тайну. Мне казалось, что присутствовавший рядом со мной отец теперь растворяется в сумерках, сливаясь с озоном и кислородом, и становится самим воздухом.
46
Тоби и Тереза приехали к нам в Висконсин погостить на несколько дней. У Тоби были каникулы, и он хотел навестить соученика по Галлиардской школе, жившего в Мэдисоне. Тереза сказала, что ей будет любопытно взглянуть на тот «инкубатор», где я вырос. Мы впятером вылетели в Мэдисон ночным рейсом. Пока мы выполняли обычные формальности — регистрировались и проходили через металлоискатели, — мама все время молчала. Когда на экране монитора показались скелеты наших пожитков, Тереза дернула меня за руку:
— Смотри! Как на рентгене!
До дому добрались уже после полуночи. Когда мы вошли, сразу стало как-то неуютно. Каминная полка зияла пустотой. Мама, проходя по комнатам, пыталась придать дому жилой вид: зажигала лампы, прибавляла тепла в батареях, задергивала шторы. Глаза ее были пусты, лицо бледно.
— Ну ладно, всем спокойной ночи, — сказала она устало.
У нее уже не было сил заботиться о гостях. Тоби, тоже сильно уставший, все еще находился в прихожей и постукивал пальцем по раме висевшей у входа картины.
— Буона сера, — произнес он.
— Ты, Уит и я можем лечь в гостевой комнате, это в самом конце коридора, — предложил я Тоби. — А Тереза пусть займет мою.
— Значит, мы будем спать в одной комнате с самим Баком Роджерсом?[93]— спросил Тоби.
— Так точно. И ты сможешь сделать вместе с ним вечернюю гимнастику, — ответил я.
— Чудно! — воскликнул Тоби.
Поцеловав кончики пальцев, он направился в конец коридора, постукивая по полу и стенам тросточкой.
Мы с Терезой уселись на кухне. Я сделал себе и ей горячий шоколад.
— Похоже, здесь никто никогда не готовил, — сказала Тереза, оглядываясь.
— Мама натирает до блеска даже ручки на плите.
— Мне кажется, в этом доме люди вообще не живут.
— Ты меня смущаешь.
— Да, тебе сильно досталось, — сказала она, убирая прядь волос со лба. — Скажи, а почему ты прекратил мне писать?
— Мне было нечего сказать.
— Но я никогда не учила тебя, как надо жить.
— Да, верно, — ответил я. — Меня никто не учил, кроме него.
— Кого?
— Отца.
Я разлил по чашкам горячий шоколад и протянул одну из них Терезе.
— Как твои пациенты? — спросил я.
— Они по большей части лжецы и обманщики, — ответила она, отпивая глоток.
— Мне нравится, что ты осталась такой… прямолинейной.
— Я иногда воровала из больницы пилюли. Но не пила, только складывала их дома в маленькие кучки.
— У тебя что, была депрессия? — спросил я.
— Ну, не то чтобы депрессия. Просто эти люди меня достали. Ты ведь сердился на меня за то, что я рассказала тебе об опухоли? Вот, и ты не один такой. Во всем штате Коннектикут нет человека, которого ненавидели бы больше, чем меня.
— Мне просто хотелось обвинить кого-то.
Тереза взяла чашку обеими руками.
— Скажи, тебе не кажется, что я не нравлюсь твоей матери? — спросила она.
— Ну, она не привыкла к присутствию другой женщины в этом доме. Девушек тут никогда не бывало.
— Что же их заменяло?
— Конденсационные камеры и другие физические приборы. А также клуб любителей путешествий. А также барбекю с астронавтами. У меня никогда не было подружки.
— А, ну да! Я же у тебя первая. Я иногда об этом забываю.
— Нумеро уно!
Осмотрев кухню, она выглянула в окно и полюбовалась на начинавший цвести сад.
Мы допили шоколад и поднялись в мою спальню. Тереза критически оглядела химические приборы и созвездия под потолком.
— Примерно этого я и ожидала, — сказала она.
— В этом доме, как в музее, ничего не трогают с тысяча девятьсот восьмидесятого года.
— Да, твоя мама может брать плату за вход. А посетителям будет разрешено ложиться на твою кровать и рассматривать Млечный Путь.
Она откинула покрывало на кровати, и нашим взорам открылся Супермен в разные периоды своей жизни: обгоняющий локомотив, взбирающийся на небоскреб, летящий с вытянутой рукой.
— Очень сексуально, — заметила Тереза.
— Ну ладно, встретимся утром. Если захочешь ночью сделать гальванический элемент, то все ингредиенты на столе. Спокойной ночи! — И я повернулся к двери.
— Натан! — позвала она.
— Что?
— А ты… когда-нибудь… был с другими?
Я застыл на месте.
вероятность того что вы погибнете от удара молнии — 1: 600 000
— Нет. То есть я целовался, — ответил я, разглядывая обои. — А ты?
— В общем-то, тоже нет.
Я оглянулся. Она легла на кровать, уткнувшись лицом в подушку, как обидевшаяся на кого-то маленькая девочка. Я не мог на нее спокойно смотреть: у меня закипала кровь от одной мысли, что она будет спать в моей постели. Я представил, что снова целую ее. Время стремительно уходило. Снаружи, в саду, стояли яблони, и их плодам было на роду написано сначала расти, а потом падать с веток; где-то далеко, в Калифорнии, сквозь прах отца прорастали гиацинты. Сама природа подсказывала нам, что надо делать.
— Я ужасно рад тебя видеть, — сказал я.
Она забралась под одеяло, и я выключил свет.
