Надя поняла, что ошиблась — это был никакой не иностранец. Его русский был совершенно безупречен, разве что чуточку старомоден. Она посмотрела на старинные прабабушкины часы в прихожей.
— Уже поздно, — сказала она, — скоро полночь. Вы договорились о встрече?
Ее собеседник понизил голос.
— О встрече? Что вы! Можно ли! Это означало бы все испортить… Мы старые знакомые, я и господин Рубашов… мы давно… очень давно не виделись, так что я хотел сделать ему сюрприз.
Из-за уха его торчала старинная ручка-вставочка. На лице морозный румянец. Порез от бритья. В руке в белой перчатке — кожаный портфель.
— Мадемуазель Надежда, — сказал он осторожно, покосясь на табличку на двери, — я могу вас заверить — если вы впустите меня и тем самым дадите мне возможность порадовать своего друга… в этом случае вас, мадмуазель Надежда, никогда более не побеспокоят эти низкопробные шантажисты, не оставляющие вас в покое с тех пор, как вы унаследовали эту, извините за прямоту, мрачноватую квартиру. Прошу понять меня правильно — я ни в коей мере не принадлежу к тем, кого вы не без оснований побаиваетесь… но поверьте, я располагаю всеми необходимыми средствами, чтобы обеспечить вам определенный иммунитет…
Надя с удивлением уставилась на странного посетителя. Инстинкт подсказывал ей, что этот странный господин, такой еще молодой и в то же время, благодаря своим одеяниям и старомодному, вовсе уж из другой эпохи, употреблению слов, кажущийся очень старым… инстинкт подсказывал ей, что этот господин — истинный джентльмен, из тех, что держат свои обещания. Она подсознательно поняла, что может на него рассчитывать.
— Я даже готов поставить на карту свою безупречную репутацию, — продолжил он серьезно, — подтвержденную Бог весть сколькими титулами и орденами с незапамятных времен… honeur, знаете ли, monsier decore…[63]Уверяю вас, эти мерзкие бандиты никогда вас более не побеспокоят. Наказать их — вполне в моей власти… Прямо сейчас, если позволите. Да-да, именно сейчас, это самое разумное.
И Надя, не зная еще, что как раз в эти самые мгновения все повернулось именно так, как и сказал незнакомец, что уже на следующее утро петербургская полиция, придя на утреннюю оперативку, с удивлением обнаружила, что двадцать четыре бандита из группировки, контролирующей район Садовой и Московского проспекта, перепуганные насмерть, непостижимым образом оказались за решеткой, принеся с собой целый чемодан доказательств своей преступной деятельности, а также сопроводительное письмо за подписью некоего месье Шарло Федер-Виша, псевдоним, конечно… еще не зная всего этого, она открыла дверь и пригласила незнакомца войти.
— Хорошо, — сказала она, — только недолго. Господину Рубашову завтра рано вставать. Мы оба уезжаем отсюда…
Надя никогда не забудет человека, появившегося на пороге ее квартиры в эту новогоднюю ночь. В освещенной прихожей она разглядела его — лицо почти мальчишеское, темные глаза, веснушки… Когда он снял перчатки, оказалось, что ногти покрыты синим лаком. И еще одна странность — запах. За густой завесой дорогого мужского одеколона «Хьюго Босс» она различила еще какой-то, странный и довольно неприятный запах, и сморщила нос. Ей почему-то вспомнился серный завод у Ладоги… и, пожалуй, старая квартирка, где печку топили низкосортным углем… но она так и не успела додумать эту мысль до конца.
— Я знаю, — сказал он извиняющимся тоном, — предположительно, неполадки с пищеварением. А может быть, неправильный образ жизни — недостаток сна, беспрерывные стрессы… в моем качестве maitre des plaisirs среди гедонистов и грешников… короче говоря, хорошая жизнь даром не дается.
Посетитель снял свою накидку и огляделся. Из кармана фрачных, с атласными лампасами брюк он извлек сигариллу… уже зажженную? Или успел прикурить ее незаметно?
— Если вы не возражаете, мадемуазель Надежда, — сказал он, выпустив кокетливое колечко дыма, — я бы предпочел войти без доклада. Достаточно, если вы покажете мне дверь господина Рубашова. Entre мне хотелось бы оставить за собой. Появление мое, как уже говорилось, задумано, как сюрприз. И, разумеется, ваше пожелание касательно краткости визита будет выполнено. Две-три минуты, если все пойдет так, как задумано.
Обескураженная тем, что поздний посетитель, как ей показалось, свободно читает ее мысли, Надя провела его по длинному коридору. В дальнем конце из неплотно прикрытой двери на пол падала косая полоска света. Там и жил этот старик. Надя посомневалась, хотя ей, в общем, не было дела ни до старика, ни до его ночного гостя. Рубашов был и в самом деле очень стар, он вел себя тихо, не был ни брюзглив, ни преувеличенно вежлив — в общем, как и многие другие старые люди, он, похоже, жил только воспоминаниями. Она припомнила, как тяжко вздыхал он иной раз по ночам, когда его мучила бессонница, как часами разговаривал сам с собой, держа в руках пожелтевший от старости лист бумаги, потом аккуратно складывал его и прятал в карман. Словно он ожидал чего-то, только забыл, чего именно.
Она остановилась и выглянула на улицу. Человек в ливрее стоял на тротуаре рядом с длинной черной машиной — она поняла, что это именно он привез ночного гостя. Неужели он не мерзнет?
— Нет-нет, мадемуазель Надежда, он не мерзнет, — произнес гость за ее спиною, — впрочем, у меня такое ощущение, что я когда-то уже произносил именно эти слова и именно в этой квартире… Мой старый слуга служит нашей семье столько лет, что никто и не упомнит, когда он появился… а мороз он, поверьте, никак не замечает… Не советую, — вдруг сказал он, и Надя опять поняла, что он и в самом деле читает ее мысли, — не советую приглашать его погреться. Это было бы легкомысленно. Люди, как правило, пугаются его вида, и вы, как мне кажется, не составили бы исключения… А чего мы ждем, мадемуазель Надежда? Или его нет дома?
Она повернулась к нему в полумраке, с трудом оторвав взор от необычного водителя на улице. Ей не давала покоя мысль — может быть, господин Рубашов вовсе и не рад будет этому загадочному посетителю? Но сомнения ее прервало вдруг явившееся ей видение, и она разом поняла, что гость ее вовсе и не человек, а судьба, неизбежность… потому что на какую-то долю секунды, которой Наде, впрочем, хватит на всю жизнь, он превратился в Сашу Зиновьева, ее несостоявшуюся любовь; она увидела его последние смертные муки там, на Кавказе, и осознала, что он умер с ее именем на губах…
Примостившись в уголке глаза плачущей Казанской Богоматери на иконке, Вайда пытался понять, что происходит в их квартире. Погляди-ка, прошелестел голос совсем рядом, она ничего не понимает… Кто же этот мужчина во фраке, думает она… так странно пахнет, приезжает новогодней ночью в лимузине, с шофером в ливрее… тут есть над чем поломать голову, не так ли, Вайда?
Призрак Вайды изловчился и заглянул сразу во все двенадцать измерений, открывшихся ему после смерти, но никого не обнаружил. Да не все ли тебе равно, засмеялся голос, ты, конечно, можешь меня искать, сколько тебе вздумается, но, во-первых, я не один, нас много… я всего лишь частичка множества, и мы, к тому же, везде, как, впрочем, и всегда были везде, хотя только что приехали с шофером… и сейчас мы в этой старой аристократической когда-то квартире, во всех десяти ее комнатах, имя нам легион, в прошедшем, в будущем и в настоящем. Так что кончай разведку, Вайда, все равно ничего не разведаешь; погляди лучше на девочку.
