— Джей! Я должен… я хочу тебе кое-что рассказать.
Я еще плотнее притиснул ее к себе. Почувствовал, как она задрожала. Вывернулась из-под моей руки, глянула в лицо измученными тревожными глазами.
— Витя! Что?! Ах, это. Я знаю.
— Знаешь?
— Да. Я все поняла тогда же. После нашего… привала. А когда ты попросил прощения за свое молчание, я поняла, что ты тоже…
Я замер.
Неожиданно жена порывисто прижалась губами к моему плечу. Отстранилась.
— Бедный! Как же ты долго держался! Спасибо. Но… Напрасно…
— По-ч-че-му же ты…
— Я не хотела тебе мешать. Если бы тогда я заговорила, то не смогла бы остановиться. Тебе только моих рыданий не хватало. Единственное, что я могла сделать для них, — это дать тебе возможность полностью сосредоточиться на вождении.
Она перестала сдерживаться, и слезы одна за другой покатились из ее глаз. Я крепко прижал ее к себе и даже не пытался успокоить.
Постепенно слезы иссякли. Обессиленные, мы молча летели рядом и глядели в бездну перед собой. Каждый — в свою.
Жена сидела вполоборота ко мне и могла видеть только иллюминаторы по левому борту. Я же смотрел в северо-восточную часть неба, по которой разливался все более сильный жемчужно-серый свет.
Внезапно она обернулась к окну, потом снова поглядела на меня.
— Ты не веришь в лучший исход?
Я отвел взгляд, закусил губу, думая, как лучше и точнее ответить. Она восприняла мою гримасу как ответ.
— Странно, — сказала задумчиво. — Я больше ничего не чувствую. Ни страха, ни паники. Ничего. Что это значит?
Она прикрыла глаза. Я попытался ослабить ворот тенниски; оказалось, он давно расшнурован. Над северо-восточным краем земли разливалось розовое зарево.
Я тоже опустил веки. Когда-то мы взялись за руки, и ее ладонь по-прежнему невесомо лежала в моей. Обе руки — ее и моя — были мокрыми от пота.
Я прислушался к внутреннему голосу, внимательно и честно. И готов был повторить вслед за женой: «Странно! Я ничего не чувствую. Ничего плохого». В сердце царило спокойствие — все та же ровная, невозмутимая розовая заря, что и в небе, по которому мы летели.
— Вот и все. Сейчас взойдет солнце.
Вздрогнув от слов жены, как от выстрела, я открыл глаза. Белая корона поднималась на востоке, разгоняя прочь розовые облака, вытравляя из самых дальних уголков неба густую ночную синеву.
Короткий визг, приближающийся топот маленьких ног, детский заливистый смех.
Мы с женой стремительно переглянулись.
Взрослый окрик. Топот детских ног в салоне эконом-класса стал удаляться.
— Пойди посмотри! — со страхом и надеждой попросила жена.
Уже готовясь вскочить и сломя голову нестись в хвостовую часть самолета, я не решался двинуться с места. Нагнулся через проход к соседу слева:
— Вы не знаете, когда по расписанию был предыдущий рейс на Лондон?
— Ой, мы ведь даже не узнали, — прошептала сзади Джей.
— Сегодня-то… — Сосед задумался. — Его задержали. А вас интересует, как по расписанию?
— Да.
— Это вчера уже. В восемнадцать тридцать. Но тот неудобный: через Франкфурт лететь, долго. Нам с вами повезло. Этот-то только раз летит. Сегодня. Делегацию шахтеров везут, места остались…
— Мы с тобой встретились после десяти, — прошептала Джей, — и бабку эту встретили…
Я вскочил и помчался назад по проходу.
В салоне эконом-класса в проходе между кресел, в самом дальнем конце, активно возились двое маленьких детей. Мальчишка держал в руках крупную яркую игрушку — есть такие смешные грушевидные мордочки, которым, будто пластилиновым, можно придать любое выражение. Игрушка уже порвалась, и теперь парень расшвыривал во все стороны мучнистую пыль из ее нутра. Пыль взлетала маленькими фонтанчиками и оседала на затертом ковре, на боковинах кресел, на одежде пассажиров, которые морщились и пытались отстраниться. Девочка, хохоча, старалась поймать маленькими ладошками фонтанчики пыли.
Я, разумеется, сразу узнал их. И все же… Я не ожидал, что целый год разлуки так сильно их изменит. Я видел собственных детей, и в то же время в них было так много пугающе нового, чужого. Пит сильно вытянулся, похудел и выглядел года на два старше своих лет. А Кэти, которая с самого рождения была у нас девочкой хрупкой, чтобы не сказать субтильной, наоборот, округлилась, стала плотненькой, но росточка осталась почти такого же, как раньше. У обоих были совершенно одинаковые, непривычно светлые волосы — должно быть, выгорели на южном солнце. Мордашки — в золотистом загаре, но сейчас оба побледнели от усталости, а может, и страху натерпелись. Они весело играли, но где же беззаботная непринужденность? У Пита на лице застыло выражение недетской, серьезной сосредоточенности, пожалуй, даже ожесточенности. Я заметил, как резко очерчены его скулы.
— Петя, сейчас же прекрати баловаться! — раздался из-за моего плеча строгий окрик жены.
Прежде они никогда не вели себя так слаженно. Будто отражались друг в друге, как в зеркале. Сын и дочь совершенно синхронно замерли, прекратив игру, и одновременно обернулись на крик. Ни удивления, ни радости. У обоих на лицах — напряжение и тревога. Не было сил смотреть на это!
Я присел на корточки и позвал:
— Кэти, маленькая, иди скорее сюда!
Дочка, глядя на меня с прежним напряжением, не двинулась с места. Она не поняла. Тогда я повторил свой призыв по-русски:
— Катюша, иди ко мне! Иди к папе!
Джей молчала, но Пит наконец медленно направился в нашу сторону. Для сестры он, похоже, теперь был единственным авторитетом, — я даже успел почувствовать укол ревности! — поскольку она робко двинулась вперед, держась за его тощей спиной.
Что-то мешало смотреть, приходилось щуриться. Я не мог оторвать взгляда от плетущейся ко мне нога за ногу дочери, но краем глаза поймал крошечную яркую вспышку в районе иллюминатора.
Самолет снова лежал на крыле, и солнце протянуло в салон свой самый первый луч!
Пит глядел исподлобья, переводя мрачный, недоверчивый взгляд с Джей на меня и обратно. Под его взглядом я чувствовал себя так неуютно, будто в самом деле не был уверен, что он — мой собственный ребенок.
От сидения на корточках затекли ноги, и я опустился на одно колено. Заметил какое-то движение там, где стояла жена: она тоже наклонялась. Все происходило в доли секунды, но запечатлелось в моей памяти, как в замедленном показе. Неожиданно Кэти вышла из-за спины брата и обняла за шею склонившуюся к ней Александру, еле слышно выдохнула: «Мама!» Та подхватила ее на руки, прижимая к себе. Джей не могла больше говорить. Она все делала молча.
