– Брат мой Омар, – Хасан вздохнул. – Ты остался таким же пылким и наивным юношей, каким знал я тебя когда-то. Идет война. Война тюрок и людей Сунны против нас. На их стороне десятки тысяч воинов. На нашей – горстка. Так как же нам воевать, скажи? Выйти в поле и геройски, но бессмысленно погибнуть? Или сдаться сразу? Не разумнее ли использовать силу, доступную нам? Тебя ужасает то, что мы убиваем из-за угла? Но разве не ужаснее, когда тысячи умирают в грязи, размешанной с кровью на поле побоища? Вспомни Манцикерт! Мои люди гордятся тем, что воюют как могут – и побеждают! Малой кровью, страданьями горсти избравших мученический удел поражают зло в самое средоточие: убивают тех, кто приказывает ему совершаться! И с гибелью злых все зло их рассеивается: войска их разбегаются, дом их занимают другие, видящие Истину лучше! Скажи, брат Омар, разве не это самая лучшая из войн?
Омар ответил не сразу.
– Брат мой, – сказал наконец, покачав головой. – Мы с тобой словно по разные стороны дня. Война ужасна. Но она все же человеческое дело, хотя и самое страшное из человеческих дел. В ней есть правила. Полководцы договариваются. Воины щадят, берут в плен. А в твоей войне вы словно против волков, против тигров. Вы охотитесь будто не на людей – на зверей. Нужно ли удивляться тому, что те, на кого вы охотитесь, считают нелюдями и дикими зверями вас!
– Война жестока, и правил в ней нет, – ответил Хасан холодно. – В ней дозволено все, кроме слабости. Договариваются и берут в плен – от слабости. Оттого, что боятся губить жизни. Оттого, что не хватает рабских рук либо денег. Правила диктует сильный, – и никто не осудит его, пока он остается сильным. Всегда так было и будет. А Истина – величайшая сила этого мира.
– И ты, Хасан ас-Саббах, кого я зову братом, главный и единственный глашатай Истины здесь? Ты решаешь, кому жить и как, а кому умирать?
– Да, – сказал Хасан, будто оттиснув слово на раскаленном железе. – Я ближе к Истине, чем любой из живущих здесь. И доказательство тому – наши победы и достаток и верность людей Истины мне и друг другу. Мы как одна семья и, не колеблясь, пойдем на смерть ради того, чтобы она жила.
– Как банда разбойников, окруженная врагами и живущая добычей с них, – пробормотал Омар.
– Да, – сказал Хасан. – Мне жаль, что ты не хочешь найти для нас слов достойнее и говоришь о нас словами наших врагов. Да, эти слова верны. Наши враги видят нас именно такими. Они восхищаются нами и боятся нас. А те из них, кто убеждается в нашей силе и правде наших слов, становятся нашими братьями. И наше дело крепнет с каждым часом, а их – умаляется, слабеет, гибнет. Настанет день, когда они все исчезнут с этой земли и наступит царство Света, царство вочеловеченной Истины!
– Какими гладкими, скользкими и твердыми стали твои слова, брат, – покачал головой Омар. – Их не пробить. Ты все оправдываешь своей далекой целью и силой, которая исходит от твоей единой и неделимой Истины, а для людей эта Истина – ты сам. Ты прав, потому что ты это решил. Как с этим спорить? А я всю жизнь искал кусочки Истины, – и даже малейший из них в цельности своей казался мне большим, чем может вместить человеческий разум. Возможно, я ошибался. Но, глядя на тебя, я вижу, что мои ошибки всего лишь детская игрушка. За стальной стеной твоей веры – пустота. Твоя сила начинается и кончается тобой. Так и множество захваченных тобой крепостей существует лишь для того, чтобы поддерживать самое себя. Внутри их – ничто. Ты говоришь, твоя вера – это сила. Но чтобы найти победу для нее, ты избрал путь слабости. Бить исподтишка, улучив момент, а ухватив, спрятаться за стенами неприступных логовищ, – это не сила, брат мой. Это ползучая, заразная, злая немочь. Легкая победа вора. Твоя Истина уже задохнулась, Хасан. Она наглухо запечатана камнем и тайной. Ты и твои люди так и останетесь за стенами, а имя ваше будут проклинать повсюду за ними. Уже проклинают – за вашу доблесть, которую все, кроме вас, считают черной подлостью. За вами идут лишь потерянные, отчаянные одиночки, ищущие зла. Что с вами будет? Чего вы добьетесь? Захватите или построите еще сотню замков в горах? Рано или поздно силы ваши иссякнут, и вас будут выкуривать из одной крепости за другой, как зверей из нор. …Пойдем со мной, брат мой! Ты ведь можешь спастись от всего этого. У меня есть деньги, их достаточно на старость нам обоим.
Хасан долго молчал, глядя на отблески заката на беленой стене.
– Спасибо, тебе, брат Омар, – сказал он наконец. – В твоих словах есть зерно Истины. Но на глазах твоих пелена. Мне жаль, что ты отказываешься от того, что я мог бы дать тебе. Но что бы ты ни думал о нас, знай: здесь тебя всегда примут и будут рады тебе.
– Спасибо, брат Хасан. Я был рад повидать тебя, – ответил Омар, вставая. – Ты дал мне многое, и за это я всегда буду благодарен тебе. Ты позволил мне убедиться в том, что со многими малыми правдами человеку живется куда теплее, чем с единственной Истиной, похожей на глыбу льда.
Хасан велел проводить Омара до ворот, дать коня и пищу. И полтысячи динаров. Он долго смотрел, выйдя на площадку перед своей кельей, как медленно движется вниз по дороге одинокий всадник, похожий на подбитую, бездомную птицу.
Больше в этой жизни они не встречались.
16. Послесловие
На этом кончается история человека по имени Хасан ас-Саббах. Земное же существование сайидны Хасана, худджи Аллаха, продлилось еще долго. Старик медленно дряхлел в своей келье, превращаясь в живую икону, отдаляясь все больше от живущих под солнцем. Незадолго до смерти он приказал убить и второго своего сына, дважды уличенного в пьянстве. Алух-Амут к тому времени превратился в обитель теней, бесшумных, молчаливых исполнителей воли всевластного хозяина, видевшего всякого человека насквозь и вымерявшего его жизнь одним взглядом. А сам он казался бессмертным, непостижимым существом, навсегда застывшим в облике невероятно древнего старца с пронзительными глазами. Даже смерть пришла к нему не так, как к обычным людям. Слуга входил поутру в келью, внося скудную пищу, и забирал прежнюю, нетронутую. А старик стоял на коленях спиной к двери и смотрел в небо, бездонное и пустое. Когда наконец слуга понял, что уже вторую неделю забирает пищу нетронутой, то в ужасе кинулся к начальнику стражи. А тот, зайдя в комнату, приказал послать за Кийей Бозоргом Умидом.
Человеческая смерть не тронула Хасана, не осквернила смрадом и тлением его черты. Он остался таким же, как и при жизни. Его похоронили в глубине крепости, в тайной пещере в самом центре утеса, а ее завалили потом камнями. Следующим главой всех людей Истины, признавших имамат Низара, сына ал-Мустансира, стал Кийа Бозорг Умид, в последние годы собравший в руках всю реальную власть.
Созданное Хасаном государство оказалось долговечным. Хотя мечты завладеть всем Ираном и Ираком были оставлены еще при жизни Хасана, цепь захваченных крепостей, сообщавшихся друг с другом, выдержала весь хаос позднего сельджукского времени и нашествие крестоносцев. Уничтожили страну Истины лишь монголы, свято верившие в свою простую и незыблемую правду: что подлунный мир создан для Чингисхана и его сыновей. И что лучшее доказательство тому – непрерывная череда их побед над всеми народами и племенами.
