Сказать по правде, Иван рассчитывал узнать больше, куда больше, но, увы, просчитался, как это частенько бывает с любым, даже самым опытным дознавателем. Впрочем, были еще наметки, и много, оставалось лишь свести все эти вроде бы, на первый взгляд, разрозненные сведения в одну кучу. Да и Митрия расспросить – что он там вызнал среди приставов и катов? Может, все же не сам по себе повесился Телеша Сучков? Может, помог кто?
– А ничего не вызнал, – придя в хоромы, отмахнулся Митька. – Квасу не осталось ли? В горле сохнет.
– Бери вон бражку.
Напившись, Митька развалился на застланном волчьей шкурой сундуке и, блаженно вытянув ноги, пояснил:
– Пристава, что тогда, в ночь, караулили в темнице, с Овдеевым в Польшу уехали в числе прочих стражей. Вернутся – расспросим. К декабрю должны бы.
– Что ж, подождем, – неожиданно улыбнулся Иван. – А пока кой-чего пособираем, повспоминаем, запишем тщательно, – помнишь, как Ртищев учил, царствие ему небесное?
– Да уж, – Митрий перекрестился. – Андрей Петрович частенько говаривал: что в голове, а что на бумаге – две большие разницы.
– Вот этими разницами-то мы и займемся.
Зачинался новый месяц – октябрь, грязник, как его называли на Руси. Бабье лето закончилось, небо затянули плотные тучи, солнечные сухие деньки сменились проливными дождями. А затем выпал и первый снег.
ЭпилогВот он!
…И того убойца самого, и кого он на такое же убойственное дело научил, самих казнити смертию же, безо всякого милосердия.
Соборное уложение 1649 г
Декабрь 1605 г. Москва
Ночесь кто-то лазил на дворе в амбар. Ничего, правда, не взяли, – что там брать-то? Но – вот гады – собаку прибили. Сволочи! И что им в амбаре понадобилось?
Ладно. Пес с ним, с амбаром, – что-то нехорошее приключилось вдруг с Василиской, словно сглазили: то спину ломило, то бок, а то так становилось плохо, что хоть кричи. Ивана, конечно же, страдания молодой супруги выбивали из колеи: уедет утром в приказ, усядется принимать челобитные, а сам мыслями далеко-далеко – как там дома молодая жена, по здорову ли? Ох, не по здорову!
– Лекарю б ее показать…
– Лекарю? Так у тебя ж ворожея знакомая есть! – вспомнил Прохор. – Вот к ней и сходи. Знаешь, эти ворожеи многие болезни куда лучше лекарей-иноземцев лечат.
– Ворожея? – Иван почесал голову, вспомнил. – Ах да, есть такая… Олена.
Олена – мать когда-то вырученного Иваном из застенка Игнатки – жила где-то на Поварской, где точно – должен был знать хозяин постоялого двора Флегонтий. К нему Иван и отправился, свалив челобитные и всякую мелочь на Прохора с Митькой. Сел на коня, поскакал, искоса глядя, как в лучах зимнего солнышка сверкает жемчугом летящий из-под копыт снег. День стоял славный, с легким морозцем и чистым нежно-бирюзовым небом, лишь где-то на горизонте, за городской стеной, за Новинской обителью, над дальним лесом повисла маленькая сизая тучка.
– Здоров будь, Иване, – встретился на пути Ондрюшка Хват, стряпчий. Испортил-таки настроение, – вот уж кого Иван совсем не хотел сейчас видеть. Чуть позже…
– Чего хмурый такой?
– Будешь тут хмурым. Супружница занемогла.
– Так лекаря позови.
– К нему и еду.
Не надо было знать Ондрюшке о ворожее Олене, не надо было, по крайней мере – сейчас. Появилась – вот только что – одна мысль, ранее дремавшая. А вот теперь всплыла вдруг, и Иван корил себя, – что ж позабыл-то, что? Ведь когда еще собирался проверить ворожей? Да вот закрутился, погряз в делах и делишках, запамятовал: все ведь в голове не удержишь, а записывать с некоторых пор опасался, – больно уж могущественным человеком оказался тот… если это он, конечно…
– Ты, это, недолго только… – неожиданно предупредил стряпчий. – Овдеев сегодня приезжает, вместе с посольством.
– Наконец-то! – искренне улыбнулся Иван и, кивнув на прощанье Ондрюшке, хлестнул коня плетью.
Олену он отыскал быстро, – Флегонтий (с недавних пор – агент Земского двора) даже послал с Иваном слугу – показать избу ворожеи. Изба выглядела справно – высокая, на подклети, с резным крыльцом и тесовой крышей, с трубою – знать, топилась по-белому, – с окнами из небольших, в свинцовых переплетах, стекляшек. Двор большой, с амбаром и птичником; из конуры, загремев цепью, выскочил здоровенный пес, залаял. На лай его вышел на крыльцо молодой парень в накинутом поверх кафтана армяке. Присмотревшись, Иван узнал парня и улыбнулся:
– Игнатий, убери псинища!
– Ой… Иване Леонтьевич… – парнишка тоже узнал своего спасителя. – Наконец-то, пожаловал! Думали и не дождемся… Ты входи, входи, господине, не стой. Посейчас я пса приберу…
Поднявшись на крыльцо, Иван миновал просторные сени и вошел в обширную горницу с большой изразцовой печью. Хозяйка – простоволосая женщина с милым, еще довольно молодым лицом, оторвавшись от варева, взглянул на гостя и, ахнув, поклонилась до самого пола:
– Здрав будь, господине. Уж не чаяли, что и зайдешь. Сейчас на стол соберу!
– Некогда мне гостевать, Олена, – грустно покачал головою Иван. – По делу я. Супружница моя, Василиса, занемогла что-то.
– Садись, господине, за стол, – непреклонно произнесла ворожея. – Буду тебя потчевать – заодно и расскажешь.
Иван снял шапку, сбросил на руки Игнату беличий полушубок, сел:
– Ин ладно.
Внимательно выслушав гостя, Олена налила чарку водки, принесла пирогов и снова поклонилась:
– Выпей да закуси, господине. А горю твоему поможем, не сомневайся – сегодня ж пойдем, на супружницу твою занемогшую взглянем.
– Нет, – Иван вдруг потемнел лицом. – Сегодня, пожалуй, не выйдет. Знаешь что, Олена? Приходи завтра, прямо с утра. Знаешь, где я живу?
Ворожея улыбнулась:
– Знаю.
– Только уговор, – понизив голос, погрозил пальцем гость. – Жирком человеческим жену мою лечить не надо. Лучше другими снадобьями.
– Что ты, господине! – повернувшись, Олена быстро перекрестилась на висевшую в углу икону. – Вот те крест, я такими делами не занимаюсь…
– Ты – нет… – прищурился юноша. – А кто занимается?
– Про то не ведаю.
– Ой ли? – Иван обернулся на хлопотавшего у печи Игнатку и жестко приказал: – Парня выпроводи, разговор есть.
Ворожея, видать, хотела что-то возразить, но, взглянув на гостя, предпочла этого не делать. Подозвала сына:
– На торжище сходи-ко, Игнате. Соли купи – кончилась.
– Так завтра же собирались!
– Сейчас иди.
Не споря, Игнат нахлобучил на голову шапку и, поплотней запахнув армяк, ушел, на прощанье поклонившись Ивану.
